Легкие горы - Михеева Тамара Витальевна - Страница 8

• Предыдущая
• 8/15
• Следующая

Как появился в Легких горах Юрий Вениаминович, инженер. Как они работали вместе на заводе в городе и каждый день ездили домой в Легкие горы на автобусе, старом, вечно глохнувшем на лесной дороге. Как подружился он с Сашкой, который как раз вернулся в Лесногорск после института, как невзлюбил его Петя. Как он учил их всем наукам сразу, как рассказывал долгими зимами, когда до города было не добраться из-за снежных заносов, и про звездное небо, и историю крестовых походов, и про итальянских художников, и про теорию Дарвина… Ночами Юра кашлял, не любил говорить, как оказался здесь он, коренной москвич и интеллигент в пятом поколении. Родилась Катя.

А потом ему разрешили вернуться в Москву. Он звал их с собой, но они не поехали. Тогда он сказал, что съездит, узнает, что и как, и вернется. Он не вернулся. Через несколько лет написал. Катя и мальчики несколько раз ездили к нему в гости… Саша дружил с ним до конца его дней, Света жила у него, когда училась в институте в Москве, и даже назвала в честь него сына.

Не расскажет бабушка Тася всего этого маленькой девочке, вдруг появившейся в ее доме. Грустной девочке с удивленными, будто ждущими чего-то, глазами.

Дед Телятьев

Кто умел рассказывать сказки, так это дед Телятьев. Все так и называли его, по фамилии. Только бабушка Тася знала его имя-отчество. У дедушки Телятьева не было семьи. Но он так не считал.

— Все Легкие горы — моя семья, — говорил он.

— И Мироновы? — прищурясь, спрашивал Юрась.

— А что? Тоже люди.

Юрась и Динка часто бывали у деда Телятьева. Каждый раз, когда приезжал из города Юрась, они бежали к нему. Юла успевала проскочить через лазейку в заборе и встречала их у него во дворе радостным лаем.

У деда Телятьева всегда кто-то гостил. Только гости были необыкновенные: звери и птицы.

— Вот, залетела вчера в сени, а Муська ее и схватила. Насилу вырвал… Крылышко поломано, а ведь тоже птаха божья, жалко ее, дуреху, — и он поглаживал взъерошенные перышки какой-то лесной птички.

— А как вы лечить ее будете? — Динка тоже погладила легкие перышки.

— Да я уж умею! Вот вылечу, и полетит, красавица, будет радоваться…

— А что это за птичка?

— Соловейка…

Никто не знал столько сказок, сколько знал их дед Телятьев. Каждый камень, каждая травинка, тропинка, каждое дерево лесное имело у него свою историю.

— Соловей — птица добрая, не смотри, что неказистая… А как поет!

— Как?

— А вот июнь за серединку перевалится, тогда и услышишь… — дед Телятьев мечтательно закидывал руки за голову. — Думаешь, просто поет? Не-ет, это он лесную деву подзывает. Это вроде как лешего жена. Только леший, он старичок страшненький такой, кривоногий, с бородой до земли, а лесная дева, она-то красавица… Коса по пояс, радугой переливается, а платье все из цветов, ходит, будто летит, ни шороха не слышно, а поет как! Вот соловей ее в гости-то и зовет, петь вместе, а леший не пускает, оттого у соловья песни все жалобные, а русалки, что в реке живут… ну, да вы знаете, под Кочкарями, под скалой, место приметное… вот иду я как-то в покос, стало быть, июль уже, бояться нечего, Семик прошел давно, а после Семика-то русалки на землю носа не кажут, ну — иду. Луна на небе — что фонарь, и светло как днем. Вдруг вижу, на самой скале сидит девчонка. Глаза — ярче луны, и светлые такие, непростые, значит, сама небольшая такая, чуток постарше Динки, волосы длинные, белые, по камню стелются, а она сама венок плетет, только вижу, цветы в венке какие-то странные, а потом смекаю, что не цветы это, а рыбьи скелетики, и так жутко мне сделалось, прямо невмоготу, бежать надо, а ноги будто в землю вросли — и ни с места. Тут она венок свой на голову надела, и глазищи свои на меня поднимает, и смотрит, смотрит, будто душу вытягивает. Ну, думаю, все, Николай Витальевич, конец тебе. Видно, смерть твоя пришла. А девчонка красивая, хоть и нездешняя вся, но все-таки от красоты-то вроде и помереть не страшно… Дай, думаю, хоть поговорю с ней на прощанье, на том свете-то не знаю, поговоришь ли, будет ли с кем. “Ты, — говорю, — чья такая да откуда? Вроде как не наша, не легкогорская?” А она мне: “Как не ваша, самая что ни на есть ваша, только меня водяной к себе забрал, когда ты, Николаша, еще и на свет не родился!” — и тут как засмеется да как со скалы сиганет, а высота там сами знаете какая… И все, пропала. И верите, нет, с тех пор сколько бы я там ни рыбачил, не идет рыба, хоть плачь!

— Все это сказки! — насмешливо скажет Юрась.

— Может, и сказки, вам виднее, — не спорит дед Телятьев, а глаза у самого хитрые-хитрые, и Динка не знает, кому из них верить.

У деда Телятьева про все можно спросить: как раньше в Легких горах люди жили, почему лоси лижут соленые камни, почему синие колокольчики с пушистыми бледными листьями называются сон-травой, откуда у него в сенях большое зеркало в тяжелой резной раме, почему говорят, что через брод у Кочкарей ходить нельзя. И почему Легкие горы назвали Легкими горами, Ших Шихом, а Кошкары Кошкарами.

— Насчет Кошкар врать не буду — не знаю, ну, про Ших тут все ясно, это значит камень, гора, а вот насчет Легких гор — это по-всякому говорят… Вроде как Пугачев когда с восстанием через наши места шел, то в этих горах укрывался, и что, мол, хорошо укрываться здесь, легко. Вот и прозвали. А еще клад, говорят, он здесь спрятал со всеми своими богатствами… Ой, и кто только клад этот не искал! И в Кочкаринской пещере, и у Причалов, и в лесу, и в реке… Вот мы с братцем моим маленькие были, тоже искали, весь огород у отца перерыли да пол-леса! Хоть картошку сажай — вот как перерыли, все клад пугачевский искали…

— Нашли?!

— Да ну! — смеется дед Телятьев. — Клады-то, они ведь просто так, кому ни попадя, не даются…

Юрась толкает Динку в бок: найдем? Динка в ответ его тоже толкает: найдем!

Света, мама Юрася

Света приехала не в августе, как обещал дядя Саша, а в конце июня. Утром разбудил Динку звук приближающейся машины, в пустых Легких горах шорох шин издалека слышно. Потом у их ворот раздался резкий гудок. Бабушка Тася грохнула на кухне железной крышкой, Динка соскочила с кровати. Не одеваясь, она помчалась на крылечко. Еще вечером мама сказала, что сегодня приедет дядя Саша. И Динка ждала его даже во сне — он обещал, что свозит их с мамой в Кувшиново. Будто есть там озеро — темное, круглое, как блюдце, по берегам — осока, а само все кувшинками заросло. Розово-желтыми, нежными… Рвать их нельзя, а посмотреть можно.

— Возьмем лодку, у меня там приятель охотник есть, — сказал дядя Саша, — и пойдем. Вокруг тишина… круглые листья скользят вдоль бортов…

— А Юрася возьмем?

— Возьмем, куда ж мы теперь без Юрася, без Юрася никуда…

И вот Динка на крылечке, солнце бьет в глаза, а из дяди-Сашиной машины выходит женщина в шортах и стриженная под мальчика, худая, невысокая, а за ней — сумрачный Юрась. Кто-то положил Динке руки на плечи. Динка обернулась — мама. Сияющими глазами мама смотрела на гостью.

— Катя! Катя, как я соскучилась! Боже мой, как здесь хорошо! Ты не представляешь, что в Москве, такая жара, духота!

Она встала перед Динкой и так улыбнулась ей, будто с ног до головы облила солнечным светом.

— Диночка! Боже мой, какая же ты красавица!

Она порывисто обняла Динку. Прижала к себе. Отодвинула, заглянула в глаза, будто изучая, потом обняла опять и прошептала почти в ухо:

— Динка, ты бы знала, как я рада, что ты с нами! И что ты именно такая… Юрась, Юрась! — позвала она сына. — Правда, Динка похожа на бабушку Тасю? Нет, Катя, правда, что ты улыбаешься! Помнишь ту фотографию, где бабушка с косами? Еще платье такое с воротничком…

Динка почти не слушала Свету. Она понимала, что никак не может быть похожа на бабушку Тасю, раз она ей не родная. Но именно с этих Светиных слов, с ее сияющих глаз и порывистых объятий вдруг пришло к Динке чувство семьи, в которой она не лишняя, а на своем месте, и уверенность, что ее не вернут в детдом. Особенно когда мама сказала:

• Предыдущая
• 8/15
• Следующая