Шлюз № 1 - Сименон Жорж - Страница 19

• Предыдущая
• 19/24
• Следующая

— А вот к чему: раз Бебера убили, значит, это он был ее любовником. «Золотое руно» часто целыми неделями стоит в Шарантоне. Гассен все вечера торчит в бистро. Помощник шлюзовщика предоставлен самому себе и, слоняясь возле барж, как-то раз встречает Алину…

— Замолчите!

Шея у Дюкро покраснела, он отшвырнул трубку в угол гостиной.

— Это правда?

— Не знаю.

— Скорее всего, ему даже прибегать к силе не понадобилось: при ее потрясающем простодушии она, должно быть, не понимала, что делает. И уж конечно никто ни о чем не догадывался. До самых ее родов…

Она общалась с тремя мужчинами. Как вы думаете, кого заподозрил Гассен?

— Меня, конечно!

В то же мгновение он вздрогнул, тяжело протопал к двери и рывком распахнул ее. За дверью стояла его дочь. Дюкро замахнулся. Она закричала. Однако он ее не ударил, а только с силой захлопнул дверь.

— Следовательно?

Он двинулся на Мегрэ, как зверь на арене. Но комиссара это не смутило. Он продолжал в прежнем тоне:

— Я сразу обратил внимание на то, что Алина вас боится, даже больше, чем просто боится. У Гассена должна была возникнуть та же мысль. Так вот, с тех пор, как вы стали появляться около нее…

— Ладно, ладно. Дальше?

— Почему бы кому-нибудь еще не могло прийти в голову то же самое, тем более когда всем известно, что вы ни одной юбки не пропускаете?

— Ладно, говорите!

— Ваш сын…

— А потом?

В комнате наверху послышались голоса, шаги. Это Берта, рыдая, рассказывала матери и мужу об инциденте у двери. Потом появилась перепуганная служанка.

— В чем дело?

— Мадам просит вас подняться наверх.

Дюкро не удостоил ее ответом. Налил себе в рюмку доверху коньяку и залпом выпил.

— Так на чем мы остановились?

— На том, что вы вызывали острую неприязнь по меньшей мере у трех человек. При вашем появлении Алина запирается в каюте; когда ей говорят о вас, пускается в слезы. Ее отец не спускает с вас глаз и ждет только случая, чтобы подтвердить свои догадки и отомстить вам. Ну, а ваш сын — он мучается, как мучаются только очень нервные натуры. Разве он не сказал вам однажды, что хочет стать монахом?

— Полгода назад. От кого вы узнали?

— Не важно. Вы не давали ему вздохнуть, стирали его в порошок. За всю жизнь у него только и было радости — те три месяца, что он после болезни провел на «Золотом руне».

— Ну, скорее, скорее!

Дюкро отер пот и плеснул себе еще коньяку.

— Это все. Я нашел объяснение, по крайней мере, его самоубийству.

— Что же это за объяснение?

— Когда ему сказали, что ночью вас ранили и сбросили с баржи в воду, он сразу решил, что это сделала Алина — то ли под горячую руку, от возмущения, то ли оттого, что вы на нее покусились…

— Мог бы у меня самого спросить.

— А он вообще когда-нибудь с вами заговаривал? А ваша дочь? Из-за того, что ему не позволили уйти в монастырь, он считал себя неудачником, обломком кораблекрушения и решил сделать хотя бы красивый жест. Юнцы в своих мансардах нередко мечтают о таких вещах. К счастью, им не всегда удается осуществлять эти мечты. А вашему сыну удалось. Он спас Алину! Он признал себя виновным! Вы этого, наверно, не понимаете, но поймут все молодые люди его возраста.

— А вы? Вы-то как поняли?

— Не только я. Ведь даже Гассен, кочуя из бара в бар, в пьяном беспамятстве, ни с кем не разговаривая, дошел До того же. Вчера вечером он не вернулся на баржу, оставил Алину одну, а сам снял комнату напротив.

Внезапно Дюкро отдернул штору, но из освещенной гостиной в темноте ничего не было видно.

— Вы ничего не слышали?

— Нет.

— Что вы собираетесь делать?

— Не знаю, — бесхитростно ответил Мегрэ. — Когда двое непременно хотят подраться, их обычно стараются разнять. Но закон не дает мне права вмешиваться там, где только пахнет убийством. Он позволяет мне лишь потом арестовать убийцу.

Дюкро вытянул шею.

— Но для этого нужны доказательства.

— Так что?..

— Ничего! В среду с полуночи я уже не буду иметь никакого отношения к полиции. Вы очень кстати мне напомнили. У вас, случаем, не найдется серого табака?

Дюкро указал на керамический сосуд; Мегрэ взял его, но сначала, еще не набив трубку, наполнил кисет. В дверь постучали. Это был Дешарм. Он вошел, не дожидаясь ответа.

— Прошу прощенья. Жена очень извиняется, она не сможет спуститься к обеду. Плохо себя чувствует. Это из-за ее деликатного положения…

Но сам он больше не ушел, поискал глазами, где бы устроиться, и в удивлении уставился на рюмки с коньяком.

— А вы не хотите лучше выпить аперитива?

Как ни странно, Дюкро не одернул его, кажется, даже не заметил его присутствия. Он подобрал с ковра отброшенную трубку — она почти не пострадала, только с одной стороны на пенке белела щербинка — и, послюнив палец, потер поврежденное место.

— Моя жена наверху?

— Только что пошла в кухню.

— Вы позволите, комиссар?

И хотя он больше ничего не сказал, вид у него был такой, словно он ожидал, что комиссар не разрешит ему выйти.

— Странный человек! — вздохнул Мегрэ, едва закрылась дверь.

А Дешарм, которому было неудобно сидеть в небольшом кресле, где его крупному телу пришлось изогнуться, но который не осмеливался встать, кашлянул и негромко отозвался:

— Да, иногда он ведет себя странно, вы это, конечно, и сами заметили. Но у него бывают и хорошие, и плохие минуты.

Мегрэ, словно у себя дома, задернул шторы, оставив небольшую щель, через которую по временам обозревал двор.

— Нужно много терпения…

— У вас-то его хватает!

— Вот, например, сейчас я попал в очень щекотливое положение. Вы ведь знаете, я офицер. А всякому ясно, армии не должны касаться известные дела, ну, что ли, драмы, которые…

— Драмы, которые что?.. — безжалостно повторил Мегрэ.

— Ну, не знаю. Я просто прошу у вас совета. Вы занимаете официальное положение. И ваше присутствие здесь, и все эти слухи…

— Какие слухи?

— Не знаю. Ну, допустим… Нет, даже язык не поворачивается. Но ведь это всего лишь предположение?..

Допустим, какой-то человек, определенного уровня, поставил себя в положение… в положение, когда…

— Рюмочку коньяку?

— Нет, благодарю. Спиртного ни капли.

Несмотря ни на что, Дешарм гнул свое. Он решился высказать все и не импровизировал. Речь его от начала До конца была подготовлена заранее.

— Когда офицер совершает… ошибку, принято — это старая традиция, — чтобы однополчане сами указывали ему, что он должен сделать, давали в руки револьвер и оставляли одного. Словом, никакой огласки, неизбежной при публичном разбирательстве и…

— О ком вы, собственно, говорите?

— Ни о ком. Но я не могу не беспокоиться. И намерен просить вас либо развеять мои подозрения, либо сказать, к чему мы должны быть готовы.

Дальше углубляться Дешарм не решился. Он с облегчением встал и улыбнулся в ожидании ответа.

— Итак, вас интересует, не убийца ли ваш тесть и не собираюсь ли я его арестовать?

Пока Дюкро не было, тревоги Дешарма, казалось, совсем было улеглись. Но тут тесть снова появился в дверях. Лицо его посвежело, волосы на висках были влажные, словно он только что умылся.

— Вот он сам. Его и спросим.

Мегрэ с рюмкой в руке курил, делая глубокие затяжки, и старался не смотреть на Дешарма; а тот побледнел и уже не осмеливался открыть рот.

— Послушайте, Дюкро, ваш зять спрашивает, не считаю ли я, что вы убийца, и не намерен ли вас арестовать.

Похоже, его слова услышали наверху: шаги над гостиной стихли. У Дюкро, несмотря на все его хладнокровие, перехватило дыхание.

— Значит, он интересуется, не я ли…

— Не забывайте: он — офицер. Он мне сейчас рассказывал, как это у них бывает в подобных случаях. Понимаете, если офицер совершает, как он изящно выразился, «ошибку», то лучшие друзья вручают ему револьвер и оставляют одного.

Взгляд Дюкро не отрывался от зятя, который, словно невзначай, отошел в глубь комнаты.

• Предыдущая
• 19/24
• Следующая