Стриптиз - Сименон Жорж - Страница 28

• Предыдущая
• 28/40
• Следующая

Если хозяин и догадался, кто послал телеграмму, то никак этого не показал, а впрочем, мадам Леруа и без телеграммы могла быть в курсе дела, так как один парижский еженедельник опубликовал целых пять фотографий Мадо, в том числе ту, где она показана в «экстазе», по определению автора статьи, который рассказал романтическую историю о «девушке, обнаружившей у себя призвание к стриптизу».

После ухода Кетти стали ощущать некоторую пустоту. А отсутствие мадам Флоранс у кассы вызывало чувство тревоги, и все с удивлением заметили, что разговаривают тихо и ходят чуть ли не на цыпочках.

Последним событием, которое окончательно разрушило какую-либо надежду на возврат к нормальной жизни, было переселение Мадо в «Луксор» и то, что отныне ее приход и уход на работу стал сопровождаться своего рода церемониалом. Теперь она появлялась ровно в полночь, за несколько минут до своего выступления. Ее привозил на своей машине хозяин, покидавший для этого в нужное время «Монико». В филиале крупной парижской фирмы он купил ей прекрасное белое манто, которое она, для того чтобы сохранить верность своему образу, снимала у входа и оставляла на хранение у Франсины.

Самое большое раздражение вызывал у Селиты робкий, почти приниженный вид, который принимала Мадо, общаясь как с посетителями, так и с девушками и остальным персоналом. Ее тихое «здравствуйте» звучало как извинение за то, что она вообще находится здесь, и, дожидаясь своего выхода, ничем не занятая, ибо ей не нужно было переодеваться, она старательно аплодировала Селите, выступавшей перед ней.

— А теперь, дамы и господа, дирекция «Монико» имеет честь…

Она не всегда сидела в артистической в промежутке между двумя сеансами, иногда ей удавалось посещать казино, одной или с хозяином.

Мсье Леон, который понимал, что уж в самом лучшем случае его жена выбывает на несколько недель, а то и месяцев, пригласил свою сестру. О ней никто прежде не слышал. Это была довольно красивая женщина, правда несколько полноватая и немолодая, но еще аппетитная, чертами лица похожая на брата.

Они с мужем владели небольшим кафе в Гавре, близ рыбацкого порта, это чувствовалось в том, как она держала себя, сидя у кассы. Однако по ее хриплому и чуть грубоватому голосу и по разным мелочам, которые не могли ускользнуть от внимания женщин из «Монико», они догадывались, что когда-то она зарабатывала на жизнь совсем иным способом.

Она не говорила как Флоранс:

— Мадмуазель…

Она выкрикивала с напускным добродушием:

— Ну давайте, девочки!

С первого же знакомства она всем стала говорить «ты».

— Эй, ты. Рыжая, тебе уже пора пошевеливаться…

Рыжая — это была Селита, в то время как Наташа стала Дылдой, а Мари Лу-Толстухой.

У нее был ребенок, мальчик в возрасте Пьеро, и она нашла общий язык с Франсиной. Как только выдавалась минутка, они увлеченно говорили о кори и о средствах против глистов.

Селита не срывалась, не устраивала скандалов, как этого ожидала, в частности, Наташа и опасался Людо. Она старалась сдерживаться и избегать каких-либо стычек и с Леоном, и с новой фавориткой, что, впрочем, не означало, что она отступилась.

Между ней и Флоранс возникли определенное доверие и даже некоторая близость. Тем не менее во время ее почти ежедневных посещений клиники обе женщины разговаривали совсем немного, может быть, потому, что не нуждались в долгих фразах, чтобы понять друг друга.

Леон, надо сказать, ничего не скрывал от жены. Он ей рассказывал больше, чем Селита могла вообразить. Так, именно от Флоранс она впервые услышала о квартире в «Луксоре».

— Я думаю, он прав. Не мог же он оставить ее в отеле де Ля Пост. А ты знаешь, что он очень несчастен?

Неужели Флоранс попалась на эту удочку? Возможно ли, чтобы болезнь напрочь лишила ее ясности ума и притупила ее женский инстинкт?

— Ты мне не веришь, но это так. В определенном возрасте мужчины становятся беззащитными, и особенно те, кто считали себя наиболее неуязвимыми. Это случается и с женщинами тоже…

Она прервалась, чтобы немного пожурить Селиту.

— Зачем ты принесла цветы? Он мне их столько притаскивает, что медсестра уже просто не знает, куда их ставить. Он пытается так успокоить свою совесть, понимаешь? Он меня любит, я знаю. Но это сильнее его…

После долгой паузы она добавила:

— Ты тоже, ты чуть было не одержала победу… А с тобой, наверное, я бы меньше опасалась.

Услышав такие слова, сказанные глухим и монотонным голосом, будто их произносит уже отрешенная от мира монахиня, Селита остро ощутила отчаянье, ибо теперь ей придется бороться одной.

На другой день Флоранс ей сказала:

— Он прекрасно отдает себе отчет, что вы все против него, и от этого ему больно, особенно от того, что ты против него…

— Он так сказал? Он говорил обо мне?

Флоранс уклонилась от ответа, и Селита заподозрила, что она лжет, и даже догадалась, каким мотивом руководствовалась Флоранс, говоря с ней таким образом.

Даже если бы она сейчас и не болела, ей бы, наверное, все равно пришла в голову мысль бороться им обеим вместе против общего врага, но с тем, чтобы потом снова между ними двумя продолжилась бы битва не на жизнь, а на смерть.

Не это ли Селита, как ей показалось, прочитала в глазах Флоранс еще в вечер первого появления Мадо?

Теперь, когда на время или навсегда она выбывает из игры, ей бы не хотелось, чтобы Селита прекратила борьбу.

Если кто-то и должен был у нее отобрать Леона, будь она живой или мертвой, нельзя ни в коем случае допустить, чтобы это была Мадо.

— Понимаешь, для такого мужчины, как он, дойти до подобного состояния настоящая трагедия, и это его страшно мучает. Вчера он тут сидел на твоем месте и вдруг заплакал, взяв меня за руку, и стал просить прощения…

Селита впилась ногтями в ладони, чтобы не закричать от ярости…

— Ну вот! Я могу тебя больше и не увидеть. Не будь слишком жестокой по отношению к нему. Ты еще увидишь: в один прекрасный день…

Только с ней одной Флоранс говорила на такие темы. Может быть, это было своего рода завещанием? В беседах с Мари-Лу, Наташей и Франсиной она ограничивалась лишь вопросами, свидетельствующими о том, что она не утратила интереса к своему заведению. Она расспрашивала их о числе посетителей, о том, до которого часа они работали, и, несомненно, сестра Леона — ее звали Алиса — сообщала ей каждый день о сумме выручки.

• Предыдущая
• 28/40
• Следующая