В случае беды - Сименон Жорж - Страница 17
- Предыдущая
- 17/31
- Следующая
Итак, оружие, включая три четырехмоторных самолета, на которых строится план заговорщиков, находится сейчас на судне под панамским флагом, на свое несчастье сделавшее в связи с аварией кратковременный заход на Мартинику.
Авария оказалась пустяковой — работы на два-три дня. Но случаю заблагорассудилось, чтобы некий таможенник в приступе рвения осмотрел груз и установил, что тот не соответствует коносаменту. Капитан со своей стороны неуклюже предложил ему денег, и служака привел в действие громоздкую административную машину, блокировав судно в порту.
Не будь этого чинуши, все кончилось бы благополучно, потому что французское правительство охотно закрыло бы глаза на происшествие. Но донесения пошли по официальным каналам, дело приобрело исключительно щекотливый характер, и у меня состоялась встреча с самим премьер-министром, преисполненным благих намерений, но почти безоружным перед таможенником.
Существуют — я убедился в этом на опыте — случаи, когда самый маленький чиновник может взять верх над министрами.
Через несколько дней я выступаю по делу Неве, требующему огромного труда и уже долгие месяцы вызывающему вокруг себя шум.
Любовница одного сотрудника консульского аппарата всадила в него шесть пуль после того, как он, сделав ей двоих детей, решил отделаться от нее и удрать на Дальний Восток, куда выхлопотал себе назначение. На свою беду, действовала она с полным хладнокровием да еще в присутствии властей и журналистов, которым заявила с еще дымящимся оружием в руке, что не боится суда. В моем теперешнем положении неудача нанесла бы мне большой вред — она будет истолкована как начало заката.
Правда, на этой неделе мне повезло с молодым Дельрие, который по невыясненным мотивам убил родного отца: я добился помещения его в психиатрическую лечебницу.
Каждый день появляются все новые клиенты. Послушать Борденав, мне их не следовало бы принимать вообще. Она изнывает у себя в бюро, как сторожевой пес, которому запретили лаять на шатающихся вокруг бродяг, и я часто застаю ее с покрасневшими глазами.
В минуты душевного упадка мне не раз приходило в голову, что если бы на меня ополчился весь мир, моя секретарша все равно осталась бы со мной доживать мои последние дни. Ну, не ирония ли судьбы, что я испытываю к ней физическую антипатию, почти отвращение, которое помешало бы мне обнять ее или увидеть обнаженной? Подозреваю, что она давно чувствует это и ей больно, поскольку из-за меня она не будет принадлежать никакому мужчине.
Труднее всего для меня было не столько принять решение, сколько заговорить о нем с Вивианой: я ведь сознавал, что на этот раз захожу чересчур далеко и отваживаюсь вступить на скользкую почву. Что бы ни случилось, я до конца сохраню трезвость ума и буду требовать от себя ответственности за свои поступки, за все свои поступки.
Неделя, последовавшая за ночью у «Маньера», оказалась одной из самых трудных и, пожалуй, унизительно смешных в моей жизни. Я до сих пор не понимаю, как я нашел время выступать в суде, изучать дела своих клиентов и, сверх того, показываться с Вивианой на целой серии парижских раутов.
Как я и ожидал, причиной всего стал Мазетти и его новая тактика.
Действительно, меня никто не разубедит в том, что он избрал ее умышленно и это было отнюдь не глупо, поскольку он чуть-чуть не добился успеха.
В воскресенье вечером у меня состоялось серьезное объяснение с Иветтой, и я был полностью или почти искренен, когда предложил ей выбирать:
— Если ты решила выйти замуж, зови его.
— Нет, Люсьен. Не хочу.
— Думаешь, что будешь с ним несчастна?
— Я не могу быть счастливой без тебя.
— Ты уверена?
Она была настолько измотана, что походила на призрак, и попросила у меня позволения выпить стаканчик, чтобы взбодриться.
— Что он тебе сказал?
— Что будет ждать, сколько потребуется, потому как не сомневается: в свой день и час я выйду за него.
— Он вернется?
— Ей не было нужды отвечать.
— Тогда, если ты действительно приняла решение, сейчас же напиши ему, чтобы у него не осталось никаких надежд.
— Что я должна написать?
— Что он тебя больше не увидит.
Часть дня она занималась с ним любовью и еще носила на себе следы этого: лицо ее служило лишь фоном дою запекшихся, словно расплавленных губ.
Я частично продиктовал ей письмо, которое сам и отнес на почту.
— Обещай, что не ответишь, если он позвонит по телефону или постучит в дверь.
— Обещаю.
Он не позвонил и не попытался проникнуть в квартиру. Однако уже на другой день мне позвонила Иветта:
— Он здесь.
— Где?
— На тротуаре.
— В дверь не звонил?
— Нет.
— Что делает?
— Ничего. Стоит, прислонившись к дому напротив, и не сводит глаз с моих окон. Что посоветуешь?
— Я заеду за тобой и пойдем завтракать.
Я поехал на улицу Понтье. Увидел Мазетти, небритого и грязного, как если бы он, не переодевшись, прибежал сюда прямо с завода.
К нам он не подошел, только посмотрел на Иветту глазами побитой собаки.
Когда час спустя я доставил ее домой, его уже не было, но он вернулся на другой день, потом на следующий, все больше обрастая щетиной, лихорадочно блестя глазами и походя на нищего.
Не знаю, какова доля искренности в его поведении Он тоже в разгаре кризиса. Похоже, со дня на день откажется от стоившей ему стольких лишений карьеры, словно для него ничто не имеет значения, кроме Иветты.
В течение недели наши взгляды не раз скрещивались, и в его глазах читался презрительный упрек.
Я продумал все мыслимые решения, в том числе совершенно невозможные например, поселить Иветту у нас на нижнем этаже, где находятся мой кабинет и служебные помещения. Мы сохранили там одну спальню с ванной, которыми пользуется Борденав, когда работает ночью.
Этот проект долгие часы держал меня в возбужденном состоянии. Меня соблазняла перспектива днем и ночью иметь Иветту под рукой, но наконец рассудок взял верх. Мой замысел неосуществим хотя бы из-за Вивианы — это же очевидно. До сих пор она со многим мирилась, готова мириться с еще большим, но так далеко не пойдет.
Я почувствовал это, когда поделился с ней решением, которое в конце концов принял. Разговор состоялся после завтрака. Я выбрал этот момент нарочно, потому что меня ждали во Дворце и у меня было только четверть часа свободных, что помешало бы объяснению опасно затянуться.
Войдя в гостиную, где мы собирались пить кофе, я негромко бросил.
— Надо поговорить:
На лице жены читалось, что я вряд ли сообщу ей что-либо новое и важное.
Возможно, она ждала еще более серьезного решения, чем то, на котором я остановился. Во всяком случае, я почувствовал нечто вроде шока, а Вивиана на секунду выдала себя, показав, сколько ей на самом деле дет.
У меня сжалось сердце, как если бы я был вынужден усыпить собаку, долго бывшую моим верным другом.
— Сядь и помолчи. Ничего плохого не случилось.
Вивиана изобразила на лице улыбку, и эта улыбка была жесткой, оборонительной; когда я объяснил, о какой квартире идет речь, я понял, что ощетинилась она не из сентиментальных соображений. На секунду я даже поверил, что началась ссора, и не уверен, что она была бы для меня так уж нежелательна. Мы ведь в таком случае покончили бы со всем одним ударом вместо того, чтобы продвигаться к этому по этапам. Я решил не уступать.
— По причинам, которые слишком долго объяснять и которые, как мне кажется, тебе известны, она не может больше жить в меблирашках, Мы все время говорим, она — я из деликатности, жена из презрения.
— Знаю.
— В таком случае все просто. Мне нужно как можно скорее поселить ее в месте, неизвестном человеку, который преследует ее.
— Понимаю. Продолжай. — Нужно подыскать свободную квартиру.
Не подыскала ли она уже такую — скажем, с помощью агентства?
Если память мне не изменяет, на втором году нашей жизни на площади Данфер-Рошро наше жилье начало нам казаться неудобным и мы возмечтали переехать поближе ко Дворцу. Мы часто прогуливались по острову Сен-Луи, который прельщал нас обоих.
- Предыдущая
- 17/31
- Следующая