Имя нам – Легион - Сивинских Александр Васильевич - Страница 57

• Предыдущая
• 57/110
• Следующая

– Обернусь за пятнадцать минут, – твердо уверил строгую кураторшу Филипп.

Справедливости ради следует отметить, что более всего им руководила не любознательность, а некоторый меркантильный интерес. Решил прихватить на память пару-тройку сувениров. Мародером он себя не считал. Деревеньке-то один черт – каюк! Однако единственным его приобретением оказалась расколотая тростниковая дудочка. Не считая массы впечатлений.

Стены домишек, изготовленных дабагцами из двух слоев плетеных панелей, выглядели вполне основательно. Пустота между панелями была заполнена просушенной и тщательно размельченной древесной корой. Эта своеобразная термоизоляция с задачей сбережения тепла справлялась, должно быть, не так уж плохо. Крыши домов покрывались берестой, а окна затягивались чем-то вроде бычьего пузыря. Плетеные двери, обшитые шкурами, висели на ременных петлях. Застеленные соломой земляные полы вовсе не казались грязными, а скудная деревянная мебель радовала глаз пропорциональностью. В хижинах присутствовали глинобитные очаги, но до сооружения дымовых труб дабагцы еще не додумались. Домашний скот аборигенов жил тут же – бок о бок с хозяевами. Для него в хижинах были отгорожены небольшие закутки возле входа. Над деревней витал крепкий дух конюшни.

Строить дома из древесных стволов дабагцам не позволяло, должно быть, какое-то табу. Как иначе объяснить убогие мазанки в непосредственной близости от векового леса? А о том, что туземцы превосходно знакомы с плотницким мастерством, говорило капище на окраине деревни. Посреди внушительной треугольной площадки, огороженной тыном из толстенных бревен высотой Филиппу по пояс, возвышалась рубленая башня о трех стенах. Ни окон, ни дверей у башни не было, за исключением узких горизонтальных прорезей в каждой из стен. Прорези находились под самой шатрообразной крышей, крытой потемневшей от времени и дождей дранкой. Чтобы забраться в эти отдушины, даже кошке пришлось бы немало потрудиться. Башня была высотой метров десять – двенадцать. Обратив широкие деревянные спины к стенам, вокруг башни стояли дабагские идолы, числом три. Идолы имели внешность подчеркнуто мужественную. Бритые головы, орлиные глазищи, мечущие молнии. Носы картошкой, бороды лопатой и гипертрофированные гениталии, замершие в грозной готовности к бою. Все остальные детали тел и лиц были вырезаны лишь схематично. Смотрели истуканы подчеркнуто в небеса. Над крышей башни на длинном металлическом шпиле вращался флюгер в виде рыбы с длинным телом.

Никаких жертвоприношений Филипп на капище не разглядел, за исключением высохших цветочных веночков, надетых на фаллосы кумиров.

Деревня стояла на длинном мысу с высокими обрывистыми берегами. Мыс огибала полноводная река. Горловина межпространственного канала, выбранного онзанами на роль военно-транспортной дороги, «висела» в воздухе – в полутора метрах над крышей одной из хижин. Не лучшее место для выброса любого десанта, а уж десанта онзанов – особенно.

Дело в том, что глубокая вода являлась одной из немногих преград, преодолевать которую они не умели. Мало того, онзаны испытывали прямо-таки суеверный страх перед водой. И их можно было понять. Онзан, неосмотрительно забредший в воду до нижнего среза дыхательных отверстий, сразу же тонул. Мускулатура деревенела, трахеи судорожно сжимались, бедолага помимо воли впадал в летаргический сон. И погружался на дно. Сколь ни долго мог оставаться его организм в спячке, а предел все-таки существовал. Полностью исчерпав внутренние резервы, онзан умирал, не приходя в себя. («Тятя! Тятя! Наши сети притащили мертвеца! С клешнями, с усищами!»)

Следовательно, путь для первого рывка рачьего войска оставался один-единственный – посуху. Узкий-преузкий путь.

Нетрудно догадаться, что именно там их и поджидали великолепно оборудованные позиции Легиона.

Слева от Филиппа находился окоп Сана, а справа – Генрика. Над головой, бесшумно скользя среди раскидистых ветвей осин, барражировала «четверка». Там, прищурившись и кривовато улыбаясь в намордник прицела, нетерпеливо сжимала пульт плазменной пушки лейтенант Василиса.

Нетерпеливо. Да, именно так. Лейтенанту Василисе были несвойственны привычные для общества терран сантименты. Она не только с удовольствием употребляла запрещенное неофициальным табу спиртное, но и с не меньшим удовольствием уничтожала онзанов. А доведись – и людей бы, наверное, тоже. Пресловутый императив гуманности был для нее пустым звуком. Более азартного убийцы Филипп в жизни не встречал, даже среди многочисленных петуховских охотников.

Ей были подвластны любые виды оружия. От холодного и собственных рук (превосходящих по эффективности любой нож) до сложнейших систем Братьев, базирующихся на транспортерах. О легком стрелковом не стоит и говорить.

По выносливости она не уступала мужчинам, а по реакции – вдвое превосходила большинство наемников. Когда она, повязав голову черной, расписанной козлиными черепами банданой, неслась во время марш-бросков впереди взвода, мало кто помнил о ее точеной груди и аппетитных бедрах. Дух у солдат захватывало по другой причине – от недостатка воздуха в легких. Бывший куратор, Анатолий Анатольевич, выглядел по сравнению с ней изнеженным пуделем рядом с дикой волчицей.

И все-таки женская ее суть давала о себе знать. Подводил высокий певучий голос. Что ж, она нашла остроумнейший выход, приучив взвод пользоваться преимущественно жестами и свистом. Свистела она в два пальца, притом великолепно. Шлем она не носила никогда, обходясь ларингофоном и наушниками, но от подчиненных требовала неукоснительного соблюдения формы одежды.

Четвертый взвод подчинялся ей со щенячьим восторгом. Беспрекословно.

Филипп вздохнул. Он изо всех сил пытался удержаться от захватившего сослуживцев почти религиозного почитания Василисы. Но все чаще и чаще ловил себя на экстатическом размахивании хвостом при малейшем проявлении одобрения с ее стороны. Нужно было что-то делать. Чертовка заслуживала, конечно, самых высоких оценок как командир и воин. Но совершенно не годилась на роль его, Филиппа, дрессировщицы. Такой женщины просто не должно существовать в природе , считал он всегда. Неужели у правила этого появилось исключение? Бо льшей катастрофой для его самолюбия могла стать разве что утрата органов, символизирующих мужское достоинство.

• Предыдущая
• 57/110
• Следующая