Русский диверсант - Михеенков Сергей Егорович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/102
• Следующая

Казачья сотня фон Рентельна уходила на север вместе с тылами и службами 5-й танковой дивизии, по-прежнему оставаясь в ее штате в качестве вспомогательного подразделения. Но часть ее оставалась здесь. По приказанию генерала Метца развертывалась новая сотня. Партизаны продолжали досаждать тылам, и их нужно было постоянно отлавливать, уничтожать, загонять в леса и болота, подальше от коммуникаций и важных охраняемых объектов.

«Черный туман» оставался здесь, близ Варшавского шоссе. Ничего хорошего Радовский уже не ждал.

Его роте приказано было, не меняя района дислокации, срочно прервать учебные занятия, сформировать из курсантов два усиленных взвода и приступить к прочесыванию лесов с целью ликвидации партизанских формирований и диверсионных групп противника. Последние, видимо, в связи с предстоящим наступлением, заметно активизировались. Радиопередатчики работали в нескольких квадратах. В основном это были лесные массивы и районы, пассивно контролируемые партизанскими группами и отрядами. После ухода кавалерийского корпуса к Кирову партизаны несколько притихли. Основные отряды и формирования, не ушедшие вместе с корпусом, были уничтожены еще в начале лета. Но теперь, похоже, все возвращалось. А Радовский хорошо знал, что то, что возвращается, возвращается иным.

Итак, все снова летело к черту. Его курсанты, будущие разведчики, подрывники, диверсанты, которых он тщательно отбирал все эти месяцы в концлагерях и пунктах сбора военнопленных, в ближайшее время должны выполнить самую банальную и грязную работу, какая может быть на такой войне, как Восточный фронт. Предстояла обычная карательная операция. Уж он-то, командир боевой группы, которую составляли русские, знал, кем возвращаются его солдаты из подобных операций. Как отличить простого крестьянина от партизана? Он видел лица своих солдат, когда они вытаскивали из дома простого деревенского мужика, местного жителя, а на нем повисали жена и трое-четверо детей. Осведомители и полицейские, по чьим спискам они работали, указывали, что это и есть партизан. Но кто он в действительности, ни Радовский, ни его люди не знали. Получалась довольно странная, нелепая ситуация, в которой им, русской роте под командованием майора вермахта Радовского, отводилась роль слепой и жестокой машины, которой мог воспользоваться любой недобросовестный осведомитель и обозленный кем-то из соседей полицейский, которому судьба посылала случай поквитаться со своим недругом чужими руками. Послушной, безотказной машины, не раздумывающей перед тем, как нажать на курок.

— Что ж, Георгий Алексеевич, — сказал ему его начальник штаба, бывший подполковник РККА, а ныне поручик РОА Владимир Максимович Турчин, — все верно: туман-то — черный. Помните, вы размышляли по поводу магии слова? Что слово, произнесенное не единожды, имеет способность материализовываться. Как материализуется заклинание, проклятие и тому подобное. Похоже, вы правы.

— Просто их фюрер — болван! Самонадеянный болван! Чего, кстати, не скажешь о Сталине. Только болван и только самонадеянный немец умудрится сделать из одного фронта два. Как будто специально для того, чтобы погубить и своих солдат, и великую идею, и еще миллионы ни в чем не повинных. Которые в это время просто оказались рядом. Он решил воевать одновременно с большевизмом и с русским народом! Болван! Налейте мне еще! Лейте, лейте полный, я все равно сегодня не опьянею.

Но Турчин замирал с бутылкой в руке.

— А Белая гвардия, господин поручик, — говорил он, глядя Радовскому прямо в глаза, — разве не воевала на два фронта? С большевиками и с народом одновременно. Из-за чего и продула Россию!

— Подождите, подождите… Владимир Максимович, я не хочу с вами ссориться по поводу того, что уже прошло прахом. Но должен заметить следующее: когда наши генералы поняли, что ведем войну против собственного народа, мы начали отступать, терять инициативу и так далее.

— Черта с два вы сами прекратили! Вас просто вышвырнули из Крыма и Сибири!

Они сидели в просторной опрятной горнице, которую занимал Радовский и его связист, пили самогонку и закусывали солеными огурцами, хлебом и салом. Дважды пожилая хозяйка появлялась из другой половины, задернутой ситцевой занавеской, с какою-то снедью в руках и дважды Радовский ее прогонял.

— И никогда! Я теперь понял это. Никогда они не позволят нам сформировать что-либо числом более батальона! Ни-ког-да! Кроме азиатчины, они ничего в нас не видят. Они даже своих фольксдойче подозревают в приобретенной азиатчине и русском национализме. И числят их по второй категории. И фон Рентельн, и Сиверс, и Штрик для них немцы второй категории.

Вот с этим Турчин вполне соглашался, кивал Радовскому и подливал в стакан майора.

— Ост-батальон — это максимально, — бормотал он, уже порядочно захмелев. — Вы правы. Ост-батальон. Этим все и завершится. А полки, дивизии, армия… Это — иллюзия. И напрасно мы с вами поддерживаем ее. Особенно вы, Георгий Алексеевич. Я-то всего лишь при вас. Я в этой машине винтик маленький. А вот вы…

— Ну, мне об этом нахрюкали в уши в Смоленске. Я им поверил, потому что хотел поверить. Потому что в их словах был смысл. Великий смысл! В котором было место и мне, и вам. В той величайшей подлости, которую мы имеем… и я, и вы, Владимир Максимович, и каждый доброволец нашей роты… должен существовать какой-то высший смысл. Иначе это останется банальной подлостью. И тогда уж совесть будет вставать с пистолетом у виска каждый раз, когда ты, сударь мой, переберешь лишку…

Днем они составляли список взводов. Турчин сразу спросил, надо ли включать курсантов?

— Придется. Первый взвод пусть будет курсантский. Во второй включайте все отребье. Из хозвзвода, из других служб. Пусть протрясут свои сытые задницы в лесах.

На следующий день в роту прибыл офицер отдела 1Ц штаба 4-й полевой армии и ознакомил Радовского и Турчина с приказом: совместно с батальоном егерей необходимо было провести операцию по очистке от партизан и советских диверсантов района, прилегающего непосредственно к линии фронта. В приказе так и было сказано: «… от партизан и советских диверсантов». Радовский сразу отметил про себя: фразеология приказов, а значит, и всех исходящих документов изменилась. Красную Армию в штабах уже не называли большевистской. Радовскому приказано было к концу недели согласовать действия боевой группы со штабом егерского батальона. Там, как пояснил офицер, он и получит приказ о сроках и порядке выдвижения роты в заданный район, который тоже пока был неизвестен. Но, располагая данными собственной разведки, Радовский знал, что самые крупные партизанские базы находятся в Богородицких лесах, в заболоченных и труднопроходимых местах, где дороги проезжими становились только летом, в период продолжительной засухи, и зимой, когда землю сковывал мороз. Именно там служба перехвата засекала работу новых передатчиков с неизвестными позывными. Сейчас стоял октябрь. Начинались дожди. Развозило даже песчаные проселки. Но, видимо, кому-то вверху необходимо было срочно доложить о ликвидации последних партизанских банд. Или на фронте действительно готовилось что-то такое, что требовало чистоты тылов.

Жизнь на хуторе шла своим неторопливым, давно определившимся порядком. Утро начиналось с обхода хлевов и закутов. Коровы уже заметно сбавили молока, остатки отдавали туго. И Зинаида бранила их.

— Ничего, ничего, — прерывал ее беспокойство Иван Степаныч. — Скоро яловка растелется. Будет, будет у нас молочко, Зинаидушка. Не пропадем. Сена нам Курсант много натаскал. Вон, весь лес выкосил! Эх, хороший жених тебе будет!

— Да ну вас, дядя Ваня!

— Будет тебе таиться. Дело-то молодое, житейское. Нужное дело. — Иван Степаныч со свистом сосал толстую, как заморская сигара, рыхлую самокрутку — такие он любил — и любовался работой Зинаиды. — Видел я, какими глазами ты на него погладывала.

— Ой, дядь Вань! Это ж когда ты видел? — всплескивала руками и смеялась Зинаида, а сама чувствовала, что шея и лицо заливаются краской. Наклонялась за очередной охапкой сена, а сама себе думала: значит же, где-то заметил за ними Иван Степаныч, высмотрел, что его не касается…

• Предыдущая
• 39/102
• Следующая