Кукушка - Скирюк Дмитрий Игоревич - Страница 76
- Предыдущая
- 76/158
- Следующая
Над головой сияло солнце.
Тот, кто любит сказки, знает, что все добрые сказки одинаковы. Все они хорошо кончаются, а начинаются примерно так: «Однажды в далёкой-далёкой стране…» или: «За тридевять земель, в тридесятом царстве…». Или уж сразу, без вступлений: «Жили-были…» А вот страшные сказки выглядят иначе. И если человек желает рассказать страшилку, он непременно начнёт её со слов: «Однажды тёмной-тёмной ночью…»
Ночь. Точнее — темнота. Человек боится темноты. Темнота всегда означает неизвестность и угрозу. Глаз не видит, а по запахам и звукам далеко не каждый сможет распознать, что происходит и где он находится. Для этого надо быть ночным зверем или птицей. Ночным, а лучше сразу — подземным, ведь под толщей скал всегда темно. Закрыты веки — темнота. Открыты веки — темнота. Нет разницы. И то ли жив ты, то ли умер, непонятно. Как живут слепые? Ведь они всегда живут во тьме… Наверное, из-за этого у них какой-то свой, особый мир, отличный от того, где свет и зрение играют главную роль.
Так или примерно так рассуждала Ялка, сидя в темноте, одна, незнамо где, но где-то под землёй, куда завёл её безумный Карел-с-крыши. Если поразмыслить, её теперешнее положение немногим отличалось от недавнего заключения в монастыре, разве что пытки ей больше не угрожали. Всё тот же камень, та же власяница, тот же холод заставляет поджимать ноги в тех же оковах. Хорошо, есть плед. Ялка сидела, куталась в кусачее сукно, вздрагивала и вспоминала. Вспоминала, как ползла в узкой норе, время от времени останавливаясь передохнуть, но останавливаться надолго было невозможно, разу нападала паника. Девушка пугалась, ей казалось, что она совсем одна, что жизнь была лишь сном, дурацким сном, а теперь она умерла и попала в ад, где обречена вечно ползти по замкнутому кругу в этой страшной земляной кишке. Страх смерти позади, безвестность впереди. От этих мыслей она вся холодела, дыхание перехватывало, и тогда она окликала маленького человечка — своего проводника в подземном мире, своего карикатурного Орфея — и свершалось чудо: Карел неизменно отзывался, а порою даже возвращался — звал её, ругался, тормошил и теребил, заставлял двигаться. Как он разворачивался в узком туннеле, оставалось загадкой. А она, оказывается, засыпала, точней, впадала в полусонный бред и так ползла, бездумно двигая руками и ногами. Сколько времени всё это длилось, Ялка не могла сказать, но уж никак не меньше часа. Крысы проделали поистине титанический труд. Карел полз. Она ползла. Гремела цепью и ползла, выплёвывая землю, раздирая локти и колени, царапая обритой головой грязный свод. Живот мешал неимоверно, она не могла даже прилечь, разве что на бок. Сверху капало, один раз путь им преградила яма, и обоим пришлось саженей десять или больше проползти по горло в ледяной воде. Карел булькал и ругался, Ялка задирала голову, вжималась в потолок и стискивала зубы, чтоб не закричать. Случись обвал, их погребло бы. Но ничего не рухнуло (по крайней мере, над ними), хотя не дважды и не трижды Ялка слышала — то спереди, то сзади — мокрый шорох осыпающейся земли.
Но, как известно, ничто не вечно. Если идти, то всякий путь заканчивается. Так же было и тут. С течением времени земля стала суше, воздух — посвежее, наконец пошёл подъём, и Ялка, следуя за Карелом, вползла и вывалилась в какую-то просторную подземную полость. Здесь было по-прежнему темно — хоть глаз выколи, зато, по крайней мере, сухо и можно стоять во весь рост. Девушка еле выпрямилась, держась за стену сделала несколько шагов, и тут, недалеко от выхода, силы вдруг оставили её. Усталая, голодная, замёрзшая, она опустилась на землю и больше не двинулась.
— Уф! Наконец-то свобода, свобода! Мне хочется кричать «ура»! — услышала она бодрый голос маленького человечка и вздрогнула, — это Карел тронул её за руку. — Эй ты чего?
— Мы… всё ещё под землёй? — вымолвила она. Зубы выбивали дробь, замёрзшие губы едва шевельнулись. Ей было холодно, тело била дрожь.
— Да, но уже в пещерах. Чего ты села? Вставай.
— Я не могу. Я устала… Долго нам ещё?..
— О нет, только не сейчас! — запротестовал Карел. — Нам нельзя останавливаться — здесь же ничего нет: я бросил вещи горизонтом выше, где посуше. Там одеяла, припасы… Вставай, замёрзнешь!
— Дай мне немножко посидеть. Я только отдохну, совсем немножко отдохну… И пойду.
— Какой отдых! А если за нами гонятся?
Ялка в изнеможении откинулась к стене и закрыла глаза, переходя из одной темноты в другую.
— Пусть… гонятся…
И в самом деле — вряд ли кто решится выдержать такой кошмар по доброй воле.
Несколько секунд Карел, видимо, размышлял, потом решился.
— Ладно, сиди, — сказал он. — Я скоро вернусь, принесу огня и что-нибудь поесть. На, возьми мой плед, а то замёрзнешь.
Они нашли друг друга на ощупь. Ялка опять вздрогнула.
Власяница была мокра насквозь. Мгновение девушка колебалась, потом махнула рукой: сейчас было не до ложной стыдливости, к тому же темнота скрывала всё. «По крайней мере, волосы сушить не надо, — безразлично подумала она. — Хоть что-то хорошее…» Она с трудом стянула рубище и завернулась в плед, который оказался неожиданно сухим. Ялка, как ни была измотана, нашла в себе силы удивиться.
— Как он у тебя не вымок?
— Шутишь? Я ж не дурак тащить его с собой. Я оставил его здесь. Никуда не уходи.
Карел удалился, шаги смолкли. Воцарилась тишина, только где-то далеко чуть слышно капала вода. Ялка долго сидела в темноте, дремала, вскидывала голову на каждый шорох, пока в конце туннеля наконец не показался свет жалкий огонёк, но после стольких часов, проведённых в темноте, он показался Ялке просто ослепительным. Она смотрела на него и жмурилась, согреваясь уже от самого вида огня, хотя дыхание сгущалось в пар. Тем временем Карел подошёл, сбросил на пол мешок и выволок оттуда одеяло в скатке. Свет фонаря дал девушке возможность рассмотреть получше как пещеру, где они очутились, так и себя. И если вид пещеры не вызвал неё особых эмоций, то собственный…
— Боже мой…
— Что? Что случилось? — Карел забеспокоился и поднял фонарь. — Ты чего?
— Спрячь фонарь. Вообще не смотри на меня! Боже, какой кошмар… Фу! Я грязная, как собака.
— Ох! А я-то подумал… Ну и напугала ж ты меня! Что ты орёшь? Я тоже грязный. Ничего, отмоемся.
— Где?
— Я знаю места. И вообще, хватит ныть! Встряхнись, приди в себя. Гей-гоп! — Он сделал пируэт. — Ведь ты же снова на свободе.
— На свободе? — Ялка попыталась сесть поудобнее и застонала. Мышцы затекли, поясница распрямилась чуть ли не со скрипом, на ногах звякнула цепь. — Пока мы ещё никуда не вышли. Может, для тебя это и свобода. Но куда пойду я, такая… такая… Фу…
— Брось. По сравнению с тем, что было, это пустяки, дело житейское. Главное, что ты жива. Есть хочешь?
— Смертельно, — призналась Ялка.
— На. Здесь хлеб и ветчина. Если хочешь, я могу намазать сверху сыру или мёду.
— Намажь и того и другого.
— О! Наконец нашёлся кто-то, кто меня понимает! Держи.
Но кусок едва лез в горло. Кое-как Ялка сжевала половину, остальное решила заначить до лучших времён, когда у них будет огонь и вода, и сунула в сумку. «Я беременна, — тускло, пребывая в некотором оцепенении, напомнила она себе. — Я ношу ребёнка. Меня столько времени морили голодом. Я должна есть за двоих, а мне не хочется… Странно. Однако надо».
Она достала бутерброд и съела его до крошки.
— Теперь пошли, — скомандовал Карел.
— У тебя нет какой-нибудь одежды?
— Нет. Можешь оторвать кусок от одеяла.
— Жалко.
— Рви, оно старое.
— Лучше б ты раздобыл рубашку или башмаки… — вздохнула Ялка, повязывая плед как юбку, а обрывок одеяла — как шаль. Оглядела себя. — Боже, на кого я похожа! — Он встала. Под ноги попалась ненавистная хламида. Ялка вся перекосилась, пнула её и чуть не рухнула, когда кандалы рванули за ноги. — Ох! — Она закусила губу от боли и присела, потирая лодыжку. — Так я никуда не убегу.
- Предыдущая
- 76/158
- Следующая
