Кукушка - Скирюк Дмитрий Игоревич - Страница 84

• Предыдущая
• 84/158
• Следующая

Ноги его подломились, и Мануэль опустился на колени, благоговейно держа реликвию перед собою.

— Ave! Ave! Как я был слеп! Miserere me! Я не достоин, Господи! Я не достоин!

— Аллах всемилостивейший! — потрясённо выдохнул Хагг, начиная понимать, в чём дело. — Ты — девственник?

Судя по тому, как зарделись щёки маленького испанца, — догадка Золтана была верна. Мануэль — чахлый, недоразвитый толедский мальчик, неудачливый на поле брани, обделённый счастьем на любовном ложе, зато грамотный и сведущий в легендах и преданиях; он сразу сопоставил чашу Иосифа Аримафейского и заветный меч царя Давида, уготованный рыцарю-девственнику, — реликвии, единые во многих лицах, предмет искания и таинства. Иначе говоря — Святой Грааль.

Сказать по чести, Золтан растерялся. Через открытое окно с монастырского подворья доносились тревожные возгласы и топот ног. Выбора не было. «Аллах, прости мне это прегрешение! В конце концов, — подумал он, — возможно, парень в чём-то даже прав: у каждого на этом свете свой Грааль…» Хагг бросил взгляд на Иоганна, который тоже — то ли притворно, то ли всерьёз — стоял на коленях, и напустил на себя суровый, подобающий моменту вид.

— Ты не должен никому об этом говорить, — торжественно и несколько не в меру торопливо произнёс Золтан Хагг. — Слышишь, Мануэль Гонсалес? Никому. Ты приобщился к тайне. К величайшей тайне! Понимаешь это?

— О, я понимаю! Понимаю! — истово закивал тот. — Тапtum ergo sacramentum[80]! Тот травник — вот на что ты намекал мне! Да, о да! Он был ЕГО хранителем! Ave, евхаристия, салам, о благородный сарацинский воин! Я понимаю. И молчу.

— Молчи и далее, — продолжил Хагг. — Никто не должен знать о том, что ОН в твоих руках. И думай о НЁМ как о мече.

Мануэль кивнул, воздел чашу вверх, опустил веки и зашептал молитву. Металл потёк, несколько секунд — и в руках его снова был меч. Мануэль открыл глаза, поцеловал витую рукоять, встал с колен и вложил клинок в ножны.

— Я готов, — сказал он, глядя Золтану в глаза. — Что нужно делать?

Было восемь вечера, когда Яльмар Эльдьяурсон, известный также под именем Олав Страшный, вышел из кривого переулка возле монастыря миноритов на набережную Каменотёсов и направился к большому кнорру, ошвартованному возле каменного пирса. Норвежец шёл быстро, не оглядываясь и не обращая внимания на ветер, развевавший его плащ. Двое его спутников — темноволосый гигант со сломанным носом и второй, такой же высокий, только огненнобородый и со шрамом на лице, едва за ним поспевали. Сыпал дождь, брусчатка мостовой была мокра. Не сбавляя шага, Яльмар сошёл по сходням и ступил на палубу. Корабль качало. Мореходы, непосредственно до этого грузившие товар, проверявшие такелаж и занятые другими неспешными делами, замерли в молчании, ожидая слов своего предводителя.

— Всем спать, — скомандовал тот. — Кончайте приготовления и отдыхайте, пока можно. Ульф, Харальд! Останетесь на вахте. Через три часа начнётся отлив, мы отплываем с ним.

— Куда такая спешка? — недовольно высказался кто-то. — Что ты разузнал такого, из-за чего нам опять всю ночь грести?

— Нильс, это опять ты? — мрачно ответил Яльмар, высмотрев среди команды бунтаря. — Я уже сказал, что я тебя не держу. Можешь уходить прямо сейчас, если ты недоволен, твою долю я выплачу, а если хочешь, можешь взять товаром. Но не смей мне указывать!

— Да нет, я так… а всё ж…?

— Тогда замолкни и лезь под одеяло, а то я оставлю на вахте тебя! Эй! Кто ещё хочет высказаться? Никого больше нет? Тогда слушайте меня! Идут дожди, течение сильное, ветер попутный. До середины ночи, если повезёт, дойдём до Текселя, там встанем на стоянку у Яичных Дюн или на Белых Песках. Там простоим день или два — зависит от погоды. Заодно запасёмся провизией. Всё равно здесь негде жечь костры, а в гостиницах слишком много соблазнов. Всем понятно?

— Но товар…

— К чёрту товар!

Воцарилось молчание.

— Что ты разузнал?

Было холодно. Ветер швырял на палубу брызги и пену. Яльмар вытер лицо меховой рукавицей, ухватился одной рукою за фальшборт, другой — за натянутый вант, и долго молчал, глядя на волны с тающими пенными барашками. Течения почти не было.

— Клянусь Одином, не знаю, что тут творится, — наконец сказал Яльмар. — Эта страна свихнулась — она воюет сама с собой. Этот город принадлежит королю, но на севере сражается мятежный принц Вильгельм, и будь я проклят, если знаю, кто прав. Принц потерял свои позиции на суше, но на море он по-прежнему силён, и у него много сторонников. Я встретил старого знакомого, он рассказал мне, что недавно в город приехали крестьяне, больше сотни, как бы для починки плотин, но здесь они разделились на маленькие отряды по пять-шесть человек и теперь пробираются на суда, а те везут их морем к принцу. И так повсюду. Это настоящая война.

— Так куда идём-то, Яльмар?

Тот помедлил.

— На Зеландию, в Эмден. Потом — на Лейден.

— Но туда же нет канала!

— Я знаю, — устало сказал варяг. — Знаю. А теперь — всем спать.

«Что есть жертва богу? Для чего её приносят?

Не было богов, которым бы не приносили жертв. Я мало сведущ в том, что касается старых религий, но я знаю твёрдо: если отбросить всё, что связано с ритуалами, жертва есть передача Силы. Но зачем? Неужели бог настолько слаб, что ему требуется дополнительный источник Силы? Значит, есть какая-то другая сторона. Быть может, это вопрос, доверия, и, жертвуя своим богам упитанного тельца или кувшин молока, человек приносит клятву, заручается союзом с богом? Но так ли это? Ведь в христианской церкви жертвы не приносят, но наоборот — вкушают Его тело, претворённое в хлебы. Но ведь Иисус и сам был искупительною жертвой… Но для чего тогда он был послан в этот мир? Не для распятия же, в самом деле! Так для чего же? Понести на землю слово божье? Но всё (или почти всё), сказанное им, уже было сказано до него, и даже таинство крещения существовало тоже — у нинневитян. И люди не принесли его в жертву, а казнили как преступника, хотя формальный повод был ничтожен — преступления как такового в его деяниях не нашли даже сведущие в законах римляне. Порою может показаться, что он сам упорно шёл к этой конечной цели. Нет, на деле всё не так; всему виною роковые обстоятельства, раскол и римское владычество, но… ведь Иисус не мог не видеть и не понимать, что происходит! Видел, понимал и — не свернул с пути, хоть знал, куда идёт. Так для чего? Быть может, для того, чтоб изменить сей мир?

Первичные адепты — маги, чернокнижники, волхвы и ведьмаки, и проч. владеют малой Силой. Подчиняют её травами, амулетами, заговорами и заклинаниями, составляют травники и списки, всякие grimoires, и с того живут.

Колдуны высокого полёта оперируют магическими сущностями без посредников, впрямую общаясь со стихиями, черпают Силу непосредственно в эфире, и тем живы.

Высший маг сам есть эфир. Ему подвластно всё, кроме творения. Иначе он был бы Всевышним.

Но (знаю по себе) когда магическая Сила переваливает через некий рубеж, поток становится лавиной. Такая Сила уж не может убывать, способна токмо увеличиваться, расти — любой её расход (и применение) провоцируют открытие новых каналов подпитки. Сила более не может оставить мага, забирает его тело и даже не даёт ему скончаться. Ведьма — даже та не сможет умереть, пока не передаст своё умение ученице, что же я? Где-то, когда-то я совершил ошибку, и, быть может, не одну. Я могу расходовать эту Силу, но не могу от неё избавиться. Но я могу её передать равному по силе магу.

• Предыдущая
• 84/158
• Следующая