Кукушка - Скирюк Дмитрий Игоревич - Страница 98
- Предыдущая
- 98/158
- Следующая
— Всякие здесь, господин хороший, ходят слухи, всякие. А вы кто будете-то, а?
— А музыканты мы.
— Ах, музыка-анты… — протянул кабатчик. — Музыкантам хорошо-о: с таким занятием везде-е работу можно подыскать. Ну, чего сказать… разбойников-то нынче нету, а солдатики-то промышляют. Да и братцы-лесники пошаливают, только эти не за деньги, а по убеждениям. И если вы — на север, к гавани, то можете езжать когда хотите: тут я ничего вам посоветовать не могу — туда, если и ездиют, то больше в одино-очку. Да. А коли вы до города (до войска, стало быть), то завтрева тут маркитанты ехать мимо собирались, они всегда в конце недели ездят за товаром — две большие повозки и пара солдат для охраны. С ними безопаснее, да заодно и сговоритесь, если что…
— А что вы сами по этому поводу думаете?
— По како-ому?
— Да по поводу войны.
— В кружке пивной великая мудрость заключена, — задумчиво сказал хозяин корчмы, склонив голову набок и глядя куда-то вдаль, за окно. — Посмотришь на неё — вроде ничего тако-ого, приглядишься — всякая своеобразна, но суть-то одна-а. Из стекла ль, из глины, деревянная, вместительностью разные, а всё едино — кружки. Главное в каждой — наполнение. Наполнишь её пивом — будет один смысл, вином — другой, а ежели водой — так вовсе третий. Так и человек: всяк ра-азный, а по сути всё едино. Важно наполнение, только этим занимаются другие, я в эти дела не лезу. Для меня все люди, как и кружки, всякие важны, я между ними разницы не делаю. Как угоще-ение? Может, ещё чего принесть?
«Неси, неси! — послышалось со всех сторон. — Вина неси!» «И пива!» «Камбалы!» «Яичницу и колбасы!» «Гороху!» «Каплуна!»
Пиво лилось потоками, кости трещали на зубах, колбаски лопались, как пузыри на лужах в летний дождь. Рейно Моргенштерн, бывший у бродячих музыкантов кем-то вроде казначея, покивал и выбросил из кошелька на стол два золотых. Кабатчик подхватил их так ловко, словно проделал фокус, и исчез за занавеской.
Гистрионы сгрудились и зашептались.
— Что решаем? Куда двигаем? — осведомился Тойфель.
— Что решать-то, всё давно уж решено, — проворчал Кастус и рыгнул. Вытер масленые губы. — Двигаем на север, к морю. Ясно же, что не получится иначе. Как пройти, когда кругом войска?
— На севере тоже становится опасно, — потирая подбородок, возразил на это Рейно Моргенштерн. — Если взять корабль, куда девать детей? А тащить их с собой — всякое может случиться. — Предлагаешь бросить их здесь?
— Почему же бросить? — возразил дер Тойфель. — Ладная корчма! Хозяин не простак, но и не сволочь, ради выгоды не станет всякой дрянью заниматься. Да и в конце концов, ведь кто-то может и остаться с ними.
— Но не разделяться ж нам! Да и вообще, Йост всю эту кашу заварил, пусть и расхлёбывает тоже он. Чего с нас взять? Наше дело маленькое. Ведь есть у них хозяин — этот, с куклами, пусть он и остаётся!
— А если солдаты нагрянут?
— Спрячутся… А вы смотрите в оба, жрите сколько хочется, но пейте в меру, особенно ты, Тойфель. А то найдёте на дне монету — и плакала свобода — молоти потом вербовщика…
— Да будет тебе! Не впервой же.
— Именно, что не впервой…
Тут дверь корчмы со стуком распахнулась, и все взоры устремились на неё. Воцарилась тишина.
На пороге стояли двое — белобрысый парень лет двадцати, по одежде и по виду — обыкновенный крестьянин, и девушка в каком-то странном платье, будто наспех сооружённом из подручных тряпок и суровых одеял. Оба выглядели измождёнными, с ног до головы были выпачканы мелом и дорожной пылью. Они стояли и нерешительно оглядывались. Девушка была босой, со сбитыми ногами, смотрела вниз; под ветхой шляпой и намотанным в несколько слоев замызганным платком трудно было понять, какие у неё голова и шея. Волос видно не было, только лицо.
— День добрый, — наконец поздоровался парень и откашлялся.
— Добрый день. — Кабатчик слегка поклонился.
— Здесь можно снять комнату? — нерешительно спросил парнишка и повторил, словно боялся, что его не так поймут: — Комнату… можно снять?
— Отчего ж нельзя. Мо-ожно, — протянул хозяин. — А деньги у вас е-есть?
— Деньги… деньги да… есть. — Парень порылся в кармане и протянул тяжёлый, странной чеканки золотой. — Вот. Кабатчик принял его, покачал на ладони и с удивлением поднял брови.
— Хм! — сказал он. — На эту монету я могу подать вам гентской колбасы, большую круглую яичницу, похлёбку с клёцками и ушки, жаренные в масле. А также пива и вина.
— А комнату?
— И комнату, конечно. Может быть, желаете помыться?
— Да… Хорошо. Да.
Он даже не упомянул про сдачу, хотя следовало бы. Беловолосый парень, казалось, не может оправиться от какого-то удара, потрясения или другого странного события. Он говорил прерывисто, словно выталкивал слова, и с подозрением глядел на каждого сидящего в корчме, но стоило ему встретиться с кем-нибудь взглядом, парень торопливо опускал глаза.
Он осторожно взял свою спутницу за руку и двинулся вперёд, между столов. Народ в корчме по-прежнему молчал — уж больно нелепо выглядела эта парочка. Во всяком случае, вид у них был такой, словно они только что вылезли из-под земли. Женщина шла неловко, как-то семеня, быть может, потому, что была в тягости (теперь, вблизи, это стало заметно). Парень старательно избегал чужих взглядов.
Проходя мимо стола, где сидели Фриц, Карл Барба и Октавия (а также гистрионы во главе с дер Тойфелем и Рейно Моргенштерном), женщина замедлила шаг, подняла голову, посмотрела на них… и тихо охнула, закрыв ладонью рот. Фриц вдруг тоже разглядел её вблизи. И тоже вздрогнул.
— Я… — потрясённо выдохнул он и умолк, увидав в её распахнутых глазах не только изумление, но и мольбу: «Молчи!» В голове сделалось пусто и гулко. Не в силах придумать ничего путного, он торопливо схватил ложку и, шумно чавкая, принялся запихивать в рот еду, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не взглянуть на девушку ещё раз.
Парень тем временем оглянулся, неловко потоптался, потянул девушку опять, и они двинулись дальше. Октавия вертела головой и дёргала Фрица за рукав.
— Фриц, кто это? Ты её знаешь? Кто это? Ну Фри-иц…
Фриц не отвечал. Радость, ликование — всё это быстро ушло и сгинуло, теперь он думал совсем о другом. Страх стянул его внутренности ледяным узлом, горох с капустой застревали в горле и горячими комками проваливались внутрь; вкуса еды он не ощущал.
— Странная деваха, — выразил общее мнение дер Тойфель, и все закивали. — Где я мог её видеть?
— И я где-то видел! — подтвердил Рейно Моргенштерн.
«И я!», «И я!» — как стадо ослов, звякали все остальные.
Рейно нахмурился.
— Но где? — спросил он сам себя. — Не помню…
Все — музыканты, выпивохи, странники, кабатчик, кукольник и даже Октавия, — все неотрывно буравили взглядами белые спины уходящей парочки, и потому никто, кроме Фрица, не увидел дудочника ван Хорна, который стоял у входа, в дверном проёме. Он тоже смотрел им вслед со странным выражением в глазах, потом повернул голову к Фрицу, поймал его взгляд и приложил палец к губам в риторическом жесте молчания.
И улыбнулся.
— Ты веришь в любовь?
Жуга повернулся на бок, чтобы посмотреть на Зерги. В отблесках костра её лицо приобрело какие-то не свойственные ей обычно, странные черты. В последнее время она сильно изменилась — черты её лица истончились, нос заострился, губы стали тонкими, бескровными. Бесконечные преображения изматывали девушку, как тяжкая болезнь, она лежала, завернувшись в одеяло и тесно прижавшись к травнику, смотрела в пересыпанное звёздами светлеющее небо.
Зерги. Белая Стрела. Альбина. Сколько травник её помнил, она всегда была поджарой, быстрой, энергичной девушкой, упрямой, скорой на дела и на суждения, способной как на бешеные вспышки гнева, так и на внезапные порывы светлых чувств. Её скрытность почти равна была по силе её искренности, а её понятия о справедливости и чести определяла лишь она сама. Казалось, она всё время носит маску и никому не открывает своего истинного лица. Но если на неё находило желание поразмышлять, тем паче вслух, это был верный признак тягостных сомнений и растерянности. В такие минуты следовало держать ухо востро: после них могло последовать всё, что угодно, — от поцелуя в губы до стрелы в глазницу.
- Предыдущая
- 98/158
- Следующая
