Руны судьбы - Скирюк Дмитрий Игоревич - Страница 67

• Предыдущая
• 67/103
• Следующая

Ногам было холодно. Разгорячённое безумным танцем тело быстро остывало.

— Ты, наверное, мёрзнешь, — словно угадав её мысли, сказал вдруг травник, стащил свой рыжий плащ и набросил его девушке на плечи. — Ну-ка, завязывай ботинки и пойдём скорей: сдаётся мне, мы зря остановились.

— Наверное, не надо, — робко попыталась возразить она, поводя плечами — верблюжий волос кололся даже сквозь рубашку. — Ты же тогда сам замёрзнешь…

— За меня не беспокойся. Один человек, — тут травник криво улыбнулся, — научил меня, как обращаться с холодом… Так что, не волнуйся: я до дому доживу. А вот ты, недели не прошло, как встала с постели.

— Неделя уже прошла, — возразила Ялка. — И потом, меня же ведь высокий вылечил. Да и что со мною сделается за десять минут?

— Десять минут? — травник с очень странной интонацией повторил её последние слова и покачал головой. — А ты сильнее, чем я думал… Знаешь, я очень за тебя боялся.

Творилось что-то непонятное. Ялка чувствовала себя сейчас совсем сбитой с толку.

— Почему? — спросила она. — Разве мне нельзя было их видеть?

— Смотреть на майя не опасно, их на самом деле как бы нет. Но вот плясать с ними — опаснее опасного. Десять минут… — вновь повторил он и умолк на целую минуту, пристально вглядываясь ей в глаза, прежде чем продолжить.

— Ты танцевала семь часов, — сказал он наконец. — Точнее — семь с половиной. Оглядись. Уже светает.

Семь часов!

Девушка была настолько ошарашена, что послушно огляделась по сторонам и в самом деле обнаружила, что звёзды стали тусклыми, а небо на востоке посветлело.

— И всё это время… — сказала она и запнулась.

— Да. Любой другой уже давно бы рухнул замертво. Майя и в самом деле полюбили тебя.

Он двинулся дальше, и Ялка бегом поспешила за ним. Догнала и пристроилась в спину — протоптанная в снегу тропинка была слишком узкой для двоих. Девушка шла и смотрела на травника с совершенно новым чувством.

Она-то танцевала. Пусть даже семь часов, но — танцевала. Двигалась. Грелась.

А он играл и сидел на снегу.

Некоторое время шли в молчании. Свежевыпавший снег громко хрустел под ногами.

— Почему ты перестал рассказывать? — нарушила молчание Ялка. — Ты больше не хочешь со мной говорить?

— Нет, не поэтому.

— Я понимаю, — Ялка опустила взгляд. — Я ведь не глупая, я всё понимаю. Ты ждал ученика. И ты подумал, что это я пришла, чтобы учиться у тебя. И всё гадал — я, или не я. А теперь, когда к тебе пришёл настоящий ученик, я больше стала не нужна. Ты ведь это мне хотел сказать?

— Нет, — ответил тот, — не это.

— Я ничего не умею и ничего не могу. У меня нет колдовского таланта. Я даже забыла, о чём я хотела спросить у тебя, пока шла. Я… я уйду сразу, как только смогу.

Она умолкла и закусила губу, сдерживая слезы. Не помогло.

— Это не важно, — мягко сказал вдруг травник, останавливаясь и оборачиваясь. — Совсем не важно. Мастер обязан быть в ответе за всех, кто к нему приходит. Кто к кому пришёл, это — тот ещё вопрос. А твой талант в другом… совсем в другом. Если хочешь уйти — уходи. Но я тебя не прогоню. Нипочём не прогоню.

Ялка повернулась к травнику лицом.

— Лис… — через силу вымолвила она.

— Что?

— Скажи… как тебя звали мать с отцом?

— Я не знаю, кто были мои родители. Я их не помню. Меня вырастил дед.

— Родной?

— Что? А. Не знаю. Нет. Наверное, нет. А почему ты спрашиваешь?

— Я не хочу звать тебя… так. Как тебя зовут друзья?

— Жуга.

— Как странно… Это что-то значит?

— Ничего не значит.

— Мне не нравится. уж лучше, в самом деле, Лис. Ой, нет, — она задумалась опять, — так тоже плохо… Травник криво усмехнулся.

— Я и сам не в восторге. Но придётся выбирать.

— Всю курицу не ешь.

Фриц кивнул, послушно положил недоеденный кусок обратно на тарелку и вытер руки об рубаху. Он и так уже почти насытился, а на столе ещё оставалось немало другой еды: хлеб, сыр, какие-то морковки. В котелке над огнём закипал душистый чай на травах.

Дом согрелся и теперь не казался таким безжизненным, как вчера.В щели между ставнями мелькали блики факелов. Снаружи было тихо. Примерно с четверть часа тому назад произошла очередная неудачная попытка взять дом приступом, после чего гвардейцы отступили, и опять принялись совещаться. Почему-то теперь Фриц нисколечко их не боялся и даже с некоторым удивлением вспоминал, как стыла кровь на постоялом дворе, когда туда заявились монах и солдаты. Присутствие Лиса действовало на него успокаивающе; обещаньям травника он верил.

Сразу после разговора с Золтаном Жуга вдруг сделался сосредоточен и деловит. Он то подолгу замирал на месте, то принимался мерить комнату шагами, о чём-то размышляя, тёр виски и гулкими глотками пил воду из кувшина. Потом мимоходом рассеянно бросил мальчишке ту самую фразу насчёт курицы, ушёл наверх в большую кладовую и развил деятельность.

Кладовая оказалась интереснейшим местом. Фрицу удалось заглянуть туда одним глазком, когда травник снял с неё замок, но внутрь его не пустили и прогнали вниз решительно, но мягко, как излишне любопытного котёнка. Он подчинился, но всё же успел разглядеть гору самых невероятных вещей, без всякого порядка разложенных по полкам там и сям. Полки были огромные, старые, неструганной сосны, в четыре этажа до самого потолка, протиснуться между ними взрослый человек мог только боком.

Травник что-то с шумом разгребал, передвигал, и через полчаса спустился вниз, неся с собою целый ворох самых странных вещей. Тут были флейта из чего-то странного, похожего на кость, только чёрная, помятый и обшарпанный поднос, такая же помятая оловянная кружка и странной формы подсвечник, похожий не то на сплетенье лозы, не то на кастет. Ещё были большая толстая свеча, какой-то ремешок, и что-то меховое и бесформенное. Последний предмет Фриц опознал не сразу: то была мюзета — маленькая испанская волынка, запылённая и основательно траченная молью. Зачем она понадобилась травнику, оставалось только гадать. Мех на ней пожелтел от времени, дудочки и трубочки потрескались. Травник повертел её в руках, придирчиво осмотрел со всех сторон, покачал головой и попытался надуть.

Послышалось сипение и хрип — воздух уходил сквозь многочисленные ярорехи, но Жуга всё дул и дул, весь покраснев и выпучив глаза, пока дом, наконец, не огласился визгливым хриплым воем. Назвать его музыкой язык не поворачивался. Фриц сморщился, присел и торопливо зажал ладонями уши: в замкнутом помещении издаваемые волынкой звуки казались невыносимо громкими.

— Нет, так дело не пойдёт, — недовольно бросил травник, вновь ушёл наверх, пошарил там на полках и вскоре вернулся, неся большущую сапожную иглу и два клубка дратвы — один смолёный, другой нет.

От сатанинского рёва за дверью слегка онемели — на минуту-другую тишина там воцарилась абсолютная.

Потом кто-то снова выругался по-испански, по-французски, а затем, наверное, для страховки, — ещё и по-немецки, витиевато и раскатисто. Кто-то сбивчиво забормотал молитву. Золтан застонал и стиснул зубы.

— Жуга, что ты делаешь, ты с ума сошёл! — воскликнул он. (Травник словно бы его не и услышал.) — Теперь они от нас не отстанут. На кой тебе сдался это старый бурдон?! Лучше бы уж мы попробовали пробиться силой, вернее бы было. Их там всего пятеро или шестеро.

— Восемь, считая мальчишку, — рассеянно ответил тот, вдевая нитку в иголку. — Толпа не в счёт.

— А? Ну, пусть даже так. Но ты же один троих стоишь, даже без оружия!

Жуга поднял голову. Взгляд его синих глаз был полон непонятной грусти.

— Я и без того слишком много убивал, Золтан, — тихо сказал он. — Убить всегда проще. К тому же, к этому привыкаешь. Если ты начал убивать, потом очень сложно остановиться. Я остановился. Не заставляй меня снова браться за оружие. Я слишком долго слушался тебя. Позволь мне теперь решать самому.

Золтан ещё поворчал, больше для виду, чем из недовольства, потом умолк — спорить с травником в его теперешнем состоянии было бесполезно. Жуга тем временем устроился в кресле поближе к огню и принялся заштопывать разошедшиеся швы на кожаном мешке. Мюзета лежала у него на коленях, как бесформенный мохнатый зверь и раз от разу тяжело вздыхала, когда травник на неё наваливался локтем. Было в ней что-то этакое, чересчур реальное, живое и до жути неприятное. Временами Золтану казалось, что она смотрит на него чёрными глазками своих трубок, как будто говоря: «Э, вон ты где, голубчик!», и тогда он торопливо отводил свой взгляд.

• Предыдущая
• 67/103
• Следующая