Философский словарь - Конт-Спонвиль Андре - Страница 16

Афазия – тюрьма, замыкающая человека в молчании; aphasia – свобода, открывающая двери темницы. В том и в другом случае речь идет о молчании, но это разное молчание – одно стоит вне слова, другое вообще находится по ту сторону слова и включает в себя все возможные слова.

Распространенное название и научный термин для обозначения чувств, страстей, эмоций и желаний – всего того, что затрагивает нас как приятным, так и неприятным образом. Но ведь тело тоже способно чувствовать, скажете вы. Конечно. Однако аффект – это что-то вроде отклика на происходящее с телом и производимое телом. Тело чувствует – душа переживает, и это переживание и есть аффект.

Чем была бы боль, если бы ее некому было переживать? Чисто физиологической реакцией, но никак не болью в собственном смысле слова. То же самое можно сказать и об удовольствии. Между тем боль и удовольствие – два основных аффекта. Что такое радость? Удовольствие для души. Что такое печаль? Страдание души. Желание? Расхождение между тем и другим, вызванное реальным или мнимым противопоставлением первого и второго. Вот почему Фрейд называет принцип удовольствия великим законом эмоциональной жизни человека.

«Под аффектами я разумею состояния тела (corporis affectiones), которые увеличивают или уменьшают способность самого тела к действию, благоприятствуют ей или ограничивают ее, а вместе с тем и идеи этих состояний» («Этика», часть III, определение 3). Существование не есть абсолют: мы существуем более или менее, в зависимости от силы аффектов, и стремимся, чтобы они проявлялись с максимальной силой. Душа и тело составляют единое целое. Если что-то происходит в душе, оно одновременно происходит и в теле, и наоборот. Аффект – выражение этого единства, выражение усиления или ослабления нашей способности к существованию и действию. Это жизненное усилие (conatus), рассматриваемое со знаком «плюс» или знаком «минус». Аффекты могут находить выражение в страстях (когда плюс и минус не зависят от нас или зависят лишь частично) и поступках (когда мы сами являемся их адекватной причиной; «Этика», часть III, определение 2). Всякая радость хороша, но далеко не все радости стоят друг друга.

Претенциозная имитация аффекта, стремление изобразить чувство, которого не испытываешь, с целью обратить на себя внимание или придать себе веса. Так, сноб изображает благородного человека, хотя ему благородство вовсе не свойственно (речь, разумеется, идет о душевном благородстве, ведь и аристократ может быть снобом), или свою приобщенность к культуре, которой ему явно не хватает, а ханжа выставляет напоказ притворную набожность. Аффектации противостоят естественность и простота.

Искусство максимализма или стремления к максима лизму; эстетика излишества и изумления. Искусство барокко стремится к стопроцентному раскрытию своей природы, заключающейся в украшательстве, и само опьяняется собственным богатством. Всякое искусство чрезмерно (смысл – всегда излишество), и тот факт, что оно существует, сам по себе изумляет, следовательно, искусство вообще – это барокко нашего мира. Также барокко являет собой свод правил для любого вида искусства, и единственным исключением из этого правила служит классицизм.

В истории искусства под термином «барокко» понимают и определенный период (приблизительно с конца XVI до начала XVIII века), и стиль, для которого характерны сложность, отвага, изобилие, который отдает предпочтение изогнутым линиям, движению, неуравновешенности или патетичности форм и питает слабость к зрелищности, необычности, даже оптическому обману и искусственности. Довольно часто барокко противопоставляют классицизму, как гипербола противостоит литоте. Пожалуй, точнее будет сказать, что барокко – иное выражение классицизма, иногда следующее за ним (как в Италии), иногда – предшествующее ему (как во Франции). Ясно одно: без барокко классицизм никогда не обрел бы той строгости и той уравновешенности, которые – по контрасту и ретроспективно – служат его определяющими признаками. Классицизм, как замечательно сказал Франсис Понж (33), это «туже всего натянутая струна барокко». Методом от обратного нетрудно дать и определение барокко как классицизма, ослабившего свое напряжение, копящего силы, относящегося к самому себе с долей несерьезности, отказывающегося от совершенства ради удовольствия удивить или произвести впечатление, наконец, позволяющего себе свободный поиск себя. Классицизм, повторяю, может рассматриваться как правило только в силу того, что он прежде всего является исключением из правила и способен поразить наше воображение, только добившись явного успеха. Его пределом является барокко, которому необходимы странность, излишество и виртуозность, дабы не впасть в банальность.

Выдуманная история, которую никто не собирается выдавать за подлинную; история, подлинность которой невозможно допустить; миф, побуждающий не верить, а размышлять или смеяться.

Бессилие воли. Слово употребляется либо для обозначения патологии (абулия – неспособность действовать по собственной обдуманной воле), либо в качестве эвфемизма, позволяющего избежать употребления других слов: бесхарактерность, трусость, лень. Таким образом, безволие – либо синдром, либо недостаток характера.

Нулевая степень надежды и противоположность веры. В расхожем значении слова безнадежностью называют пик печали или разочарования; такое состояние, при котором несчастье представляется неизбежным, а какое бы то ни было счастье невозможным. Так, читая в газете об очередном самоубийстве, мы обычно узнаем, что человек покончил с собой от безнадежности. Из этого следует, что безнадежности почти всегда предшествует несбывшаяся надежда («Главной причиной самоубийств, – написал мне один психоаналитик, – является надежда; люди сводят счеты с жизнью под влиянием ее крушения») и даже последняя надежда (на смерть). Безнадежность – это непреодолимое и смертоносное разочарование.

Но безнадежность можно понимать и в другом смысле, что лично мне представляется более правильным, – как отсутствие всякой надежды, иначе говоря, отсутствие каких бы то ни было желаний, направленных на будущее, на то, чего мы не знаем, и на то, что от нас не зависит. Если речь идет об отсутствии любых желаний, это отрицательная безнадежность; если наши желания ограничиваются только тем, что есть на самом деле, что мы знаем и что зависит от нас, это положительная безнадежность (любовь, познание, воля). В этом смысле безнадежность противостоит вере (выражающей желание, направленное на то, чего нет, или на то, что нам неизвестно). Она также противостоит надежде (выражающей желание, направленное на то, чего нет, или на то, что от нас не зависит). Таким образом, безнадежность противостоит религии. «Безнадежность обратна вере», – сказал Кьеркегор (34). И наоборот, добавим мы: вера обратна безнадежности.

Вот почему я считаю себя вправе говорить о веселой безнадежности. В самом деле, разве верующие владеют монополией на радость? Если Бога нет, положение человека действительно в чем-то безнадежно, что очевидно: ведь мы старимся, страдаем, умираем. Но эта очевидность не в силах помешать нам радоваться настоящему и наслаждаться им. Скорее даже наоборот: она лишь способствует тому, чтобы мы радовались и наслаждались в настоящем. Разве мало верующих, проживших жизнь в надежде на счастье в загробном мире, «в надежде, – как отметил Паскаль, – на иную жизнь»? И атеистов, сумевших получить от жизни подлинное удовольствие и любивших ее не ради надежды на нечто несбыточное, но ради самой жизни? Такова трагическая мудрость – мудрость счастья и безнадежности. Сочетание того и другого не просто возможно; оно необходимо. Надеяться можно только на то, чего у нас нет, и надежда на счастье разлучает нас со счастьем. Напротив, тот, кто полностью счастлив, не нуждается в надежде, даже в надежде на то, что его счастье продлится (если он надеется на это, значит, опасается, что счастье его покинет, значит, перестает быть счастливым). Такова мудрость Востока: «Счастлив лишь тот, кто не имеет надежды, – говорится в “Санкхья-сутрах”, – ибо надежда есть самая жестокая пытка, а безнадежность – самое великое блаженство из всех возможных». Безнадежность есть умение жить в настоящем и истина жизни.