Силы ужаса: эссе об отвращении - Кристева Юлия - Страница 35

«Ибо руки ваши осквернены кровью и персты ваши — беззаконием» (Исайя 59, 3); «Все мы сделались как нечистый, и вся праведность наша — как запачканная одежда» (Исайя 64, 6). «К народу, который постоянно оскорбляет меня в лице, приносит жертвы в рощах и сожигает фимиам на черепках; сидит в гробах и ночует в пещерах; ест свиное мясо, и мерзкое варево в сосудах у него» (65,3,4).

Отвратительное — пищевое, кровное и моральное — воспроизводится внутри избранного народа, не потому, что он был хуже других, но потому, что перед лицом контракта, им одним заключённого, это отвратительное представляется как таковое. Существование и степень отвратительного зависит, таким образом, от позиции логики разделения. Таков по меньшей мере вывод, который можно сделать из упорного напоминания пророков об отвратительном. Идея субъективной интериоризации отвратительного будет уже произведением Нового Завета.

Это логическое сообщество, эта экономическая неразъединяемость чистого и нечистого в Библии выходит на свет, если есть нужда, словами Исайи, обозначающими нечистое: t'bh, to'ebah, низменное, что обозначает также и запрет (1, 13). Это понятие отныне пронизывает Библию. Можно было, впрочем, ещё в книге Левит, например, заметить, что не было настоящей оппозиции между tohar и tame, потому что «нечистые» (Левит 1, 7, 8, 10, 19) уже обозначались как «нечистые для вас, верных Яхве». Или «они сделают вас нечистыми, потому что они низменны для Яхве».[133]

Отсюда мы можем интерпретировать библейское низменное как инстанцию демонического дублирования человека говорящего, которую контракт с Богом обозначает, воссоздаёт к жизни и изгоняет. Библейское нечистое могло бы быть «актуализированной формой демонических сил» только в той мере, в какой профетическое течение трансформировало пищевое низменное предшествующих текстов в неразделимый дубликат, в присущность контракта или в символическое условие. Это самое демоническое (вовсе не автономное, но всего лишь свойственное и сосредоточенное в божественном слове) является на самом деле нечистым, от которого Храм и божественное разделяющее Слово хотят нас отделить и которое проявляет себя в книгах Пророков как неотпадаемое, параллельное, неотделимое от чистого и от идентичного. Демоническое — неогибаемое отталкивающее низменное, тем не менее культивируемое? Демоническое — фантазм архаической силы по эту сторону отделения, подсознательной силы, которая искушает до потери наших различий, нашего слова, нашей жизни; до афазии, гниения, посрамления и смерти?

Надо добавить к этому профетическому изменению падения судьбу, которую последующая жизнь еврейского народа ему уготовила. Мы не будем здесь вникать в эту историю, проанализированную Неснером, в частности, в его работах по мишнаискому Закону.[134]Вспомним лишь, что разрушение Храма нарушило ритуалы и традиции: пищевые табу стали ещё более строгими, их моральный смысл усиливается и святость Храма простирается на все обитаемые пространства. «Так же долго, как существовал Храм, алтарь был (местом) искупления для Израиля, но теперь у каждого свой стол для (жертвы) искупления» (Беракот).

В противоположность тому, что входит в рот и питает, то, что выходит из тела, из его пор, из его отверстий, маркирует бесконечность чистого тела и заслуживает падения. Фекальные продукты обозначают, в каком-то смысле, то, что недостаточно отделить тело в процессе постоянной потери, чтобы достичь автономного состояния, отдельного от смешения, повреждений и гноя, которое ему сопутствует. Только ценой этой потери тело становится чистым. Психоанализ хорошо рассмотрел тот факт, что анальные испражнения являются первым материальным отделением, контролируемым человеком. Он также расшифровал, в этом точном непринятии, повторение, починенное доминанте более древнего отделения (с материнским телом), таким образом, как условие деления (верх-низ), корректности, различия, возобновления, короче, как условие операций, поддерживающих символичность.[135] Рассмотренные нами составляющие определений библейского низменного, пищевого и речевого, о которых пронзительно говорит Исайя (6,5) — «я — человек с нечистыми губами», — часто выходят к теме отбросов, грязи — разложения человеческого или животного. Но намёк на экскрементальное отвратительное вовсе не отсутствует, его находят даже недвусмысленно у пророков. Так, Захария (3,1-17) представляет великого пророка Иисуса, одетого «в запятнанные одежды», которые Ангел просит с него снять, «снять с него вину»: термин «запятнанные» — здесь — экскрементальные. Или Иезекииль, 4,12: «И ешь как ячменные лепёшки, и пеки их при глазах их на человеческом кале». Рот, отданный внаём анусу: не герб ли это тела для битвы, тела, поборотого изнутри, отказывающего таким образом встрече с Другим? Итак, логически, если священники слушают только Бога, «Я помёт раскидаю на лица ваши, помёт праздничных жертв ваших, и выбросят нас вместе с ним» (Малахия 2,3).

Но именно труп — так же как деньги или золотой телец, только в более абстрактной манере — обеспечивает отвратительное отбросов в библейском тексте. Гниющее тело, без жизни, полностью представляющее собой отбросы, мутный элемент между жизненным и неорганическим, кишение переходов из состояния в состояние, неотделяемый дубликат человечества, жизнь которого смешивается с символическим: труп — это фундаментальное загрязнение. Тело без души, не-тело, мутная материя, оно должно подлежать исключению из такой территории, как слово Бога. Не будучи всегда нечистым, труп — это «проклятие Элоима» (Второзаконие 21,22): он не может быть выставлен (напоказ), но тотчас же должен быть закопан, чтобы не загрязнять божественную землю. Ассоциируемый тем временем с экскрементами, и с этой точки зрения нечистый ('erwat da bar, Второзаконие 24,1), труп, более того, является тем понятием, по которому понятие нечистоты скользит к определению низменного и/или запрета, to'ebah. Другими словами, если оно — отбросы, материя перехода, смешения, труп является всегда оборотной стороной духовного, символического, божественного закона. Нечистые животные становятся более нечистыми, умерев (Левит, 11,20–40), надо избегать контакта с их трупами. Человеческий труп — источник нечистого и его не должно трогать (Числа 19,14). Похоронить — это вид очищения: «И дом Израилев семь месяцев будет хоронить их, чтобы очистить землю (от Гога и его людей)» (Иезекииль 39,12).

Любители трупов, подсознательные обожатели тела без души будут тогда по преимуществу представителями враждебных религий, отмеченными их культами убийства. В этих языческих культах распространён невосполняемый долг по отношению к матери-природе, от которой нас отделяет запрет слова яхвиста: «И когда скажут вам: „обратитесь к вызывателям умерших и к чародеям, к шептунам и чревовещателям“, тогда отвечайте: „Не должен ли народ обращаться к своему Богу? Спрашивают ли у мёртвых о живых?“» (Исайя 8,9). Или ещё: «Они сидят в гробах и ночуют в пещерах, едят свиное мясо, и мерзкое варево в сосудах у них» (Исайя 65,4).

Культ трупа, с одной стороны, потребление мясной неподобающей пищи, с другой стороны: вот две категории низменного, которые провоцируют божественное проклятие и дают знак с двух сторон цепи запретов, окружающей библейский текст, которая имеет последствие, как мы это уже высказали, в виде гаммы сексуальных или моральных запретов.

Вместе с табу на труп набор библейских запретов приходит к тому моменту, откуда мы начали. Мы помним, что пищевые табу были провозглашены после жертвоприношения, совершённого Ноем для Бога, и что в течение всей книги Левит, в частности, запреты соотносились с моментами требования жертвы. Две логические линии, пересекающие библейский текст, чтобы соединиться в момент жертвоприношения или исчезнуть потом, линии жертвы и низменного, показывают по-настоящему свою взаимозависимость в момент, когда труп превращается из объекта культа в объект низменного. Табу проявляется тут как противовес жертвоприношению. Усиление системы запретов (пищевых или других) всё более завоёвывает духовную сцену, чтобы создать настоящий символический контракт с Богом. Лучше запретить, чем убивать: таков урок этой пролиферации библейского низменного. Отделение и в то же время союз: табу и жертвоприношение участвуют в этой логике устанавливающегося символического порядка.