Два месяца и три дня - Клевер Алиса - Страница 34

• Предыдущая
• 34/59
• Следующая

– Ложись на пол, – голос Максима звучал уверенно, не допускал никаких возражений. Невозможно. Она не может этого сделать. Но чьи-то руки уже аккуратно помогают ей лечь на ледяной пол. Слезы наполняют глаза, искусственный снег летит в лицо, и темный каменный пол покрывается белыми хлопьями, идеально похожими на настоящие.

– Смотри на меня, – говорит Максим, и голос его звучит откуда-то совсем рядом. Оказывается, он тоже опустился на пол и смотрит прямо ей в глаза. – Ты должна лежать неподвижно. Ты мертва. Ты откусила от яблока – оно отравлено.

– Я не хочу, – прошептала Арина, чувствуя, как чья-то рука ложится ей на талию. Арина замирает, в ее глазах – паника и слезы, ее взгляд фокусируется на Максиме. Он именно так и хотел.

Именно так. Никаких призывных взглядов, улыбок, ничего эротичного. Холод и отчаяние, тревожное чувство невосполнимой потери, сорванный цветок, попранная природа. Он увидел этот кадр еще в первую минуту знакомства с ней.

«Беззащитная женщина так возбуждает», – подумал он.

Действие двигалось дальше. Мужская рука на белоснежной ткани – символ власти. Она побеждена. Это чистый нуар. Она лежит на каменном полу, широко открытые синие глаза застыли, глядя в одну точку, в самую пустоту небытия. Тонкая струйка крови стекает с уголка губ. Она только что откусила кусочек яблока, каплю отравы, дочь Евы, пострадавшая от тех же завистливых рук.

Уничтоженная невинность – вот что он хотел показать.

Следующий кадр – и остатки крови летят на белоснежное платье. Парень, гном № 1, по команде Максима разрывает на ней корсет, и обнаженная грудь становиться видна взглядам.

– The cage![7] – кричит Максим, радуясь тому, что от Белоснежки его отделяет стена из яркого света. Она уже всерьез рыдает, когда в зал вносят огромную клетку – в таких держат хищников, когда их нужно перевезти из одного зоопарка в другой. Ей нужно войти туда. Белоснежное платье надорвано и залито кровью. Макияж размазался. Она сидит, сжавшись в комок, в клетке, но опытные руки Хельги отрывают ее ладони от плеч. Она сидит, усталая и безвольная, с отрешенным лицом, и сквозь широкие проемы в прутьях клетки отлично видна ее обнаженная грудь. То, что надо.

Он должен был ее предупредить.

Он не мог ее предупредить. Она ни за что бы не сыграла это. Это совсем не так просто – разыграть бурю таких чувств. Отчаяние, стыд, чувство предательства. Беззащитность. Все это лучше всего снимать, когда эти чувства настоящие. Парни № 2–7, гномы, зашли в зал. Головы замотаны черным шелком, ему не нужны их лица. Ему нужны только крепкие, беспощадные и властные мужские тела. Они распределяются вокруг клетки, их руки – на прутьях, они просовывают ладони сквозь них и тянут их к Белоснежке, к ее обнаженной груди.

– Смотри на них! – командует он.

– Оставь меня! – умоляет Арина. Камера работает. Сегодня же она захочет от него уйти.

– Это только съемка, Белоснежка, – говорит он, но его голос жесткий – как ножом режет. Для нее съемка давно закончилась. Это – чистая пытка, но она ведь не может сбежать, она – натурально – заперта в клетке.

– Посмотри на них! Что ты чувствуешь? – спрашивает Максим, и она невольно подчиняется, бросает взгляды вокруг. Так много мужчин. Что она чувствует? Страх и унижение. Щелк, щелк. И что-то еще. Щелк, щелк.

– Я чувствую, что я – вещь, – говорит вдруг она. И это – правда. Она растворилась и потеряла себя. Она сидит в клетке, в окружении безликих мужчин. Она не принадлежит себе больше.

– Снято! – крикнул Максим, и вдруг, как по мановению палочки, все закончилось и все ушли. Лампы погасли, и вместо них загорелись настольные светильники. Гномы ушли, обмениваясь какими-то тихими комментариями на немецком и чему-то посмеиваясь. Курт погромыхал чем-то в кухне – видно, складывал приспособления, потом крикнул что-то Максиму и укатил на своем фургончике. Хельга тоже больше не появилась в гостиной.

Съемка была закончена, и им тут было больше нечего делать.

Арина сидела, не шевелясь, и считала до ста. Досчитав, она начинала обратный отсчет. Она видела, что все ушли и что все кончилось, но ей просто хотелось больше ни о чем не думать и ничего не знать.

Тридцать восемь…

Тридцать семь…

Тридцать шесть…

– Белоснежка, ты как? – Максим подошел к клетке и наклонился, чтобы помочь ей выйти из клетки, но она лишь отвернулась в угол, прижав колени к подбородку и натянув до плеч окровавленное платье.

Тридцать пять…

Тридцать четыре…

Тридцать три…

Максим вздохнул, разглядывая с сожалением девушку, отвернувшуюся к стене. Постояв так, он опустился на пол и сел рядом с открытой дверцей клетки.

– Я свинья, и я говорил тебе об этом, – сказал он будничным тоном.

– А я не поверила, – после долгой паузы прошептала Арина.

– Зря. – Максим покачал головой и протянул руку, положил ладонь ей на плечо. Она напряглась всем телом, но руку убрать не смогла – сил у нее совсем не осталось.

– Это страшно – чувствовать, что ты совершенно бессильна, да? – спросил он, и его рука сжала ее плечо сильнее. Она вскрикнула, пытаясь ему воспрепятствовать, но он все же заставил ее выйти из клетки.

– Да, это очень страшно, – бесцветно согласилась она, отвернувшись. Он приподнял ее, усадил к себе на колени и принялся укачивать, как ребенка.

– Это может быть и потрясающе, – нашептывал он как бы между прочим. – Просто мы застали тебя врасплох. Если бы ты знала…

– Если бы я знала, меня бы тут не было, – бросила она все так же бесцветно.

Он кивнул:

– Справедливое замечание. Но ты просто не понимаешь. Ты Белоснежка. Это будут потрясающие кадры, совершенно потрясающие. Ты великолепно отработала, – сказал он, обнимая ее. Она не препятствовала ему, но давала понять, что ей глубоко безразлично, что делают его руки. И губы.

– Мне наплевать. И я не Белоснежка.

– О, но для меня ты Белоснежка. – Максим приблизил ее лицо к своему. Арина закрыла глаза и попыталась отвернуться, но ускользнуть не удалось. Настойчивые губы завладели ее губами и страстно впились в них. Он наслаждался ее неподвижностью и отстраненностью.

«Ты – моя девочка, – подумал он про себя. – И никуда я тебя не отпущу».

Он раздвинул языком ее губы и проник к ней в рот, жадно обследуя каждый уголок, прикасаясь к зубам, язычку, посасывая его кончик. Он с силой отвел ее прижатые к оголенной груди руки в стороны.

– Мне нравится, когда твоя грудь открыта.

– Я устала. Я хочу домой, – слабо уворачивалась Арина, стараясь не поддаваться его поцелуям и сводящему с ума запаху его тела. Он слишком близко, устоять трудно.

– Мне нравится, что ты устала, – прошептал он. – Я хочу трахнуть тебя прямо здесь, у камина. Усталую и измученную.

– Я не хочу этого, – возразила Арина, хотя это и не было правдой. Стоило ей услышать, как он произносит это ужасно грубое слово – «трахать», как уже знакомый жар физического желания внутри заставил ее тело напрячься и выгнуться дугой. Она глубоко вдохнула. Его горячий взгляд прожигал ее, он склонился и провел языком по ее напрягшемуся соску. Ей хотелось пойти еще дальше и позволить ему еще больше. Впрочем, позволить – это слово совсем не для Максима. Он приходит и берет свое. Он самоуверенный, эгоистичный, с каким-то странным, сумасшедшим и извращенным чувством красоты. И все же… именно это и возбуждает сильнее всего.

– Ты мне врешь, моя Белоснежка, – рассмеялся Максим и склонился к ее обнаженной с одной стороны груди. Он захватил сосок двумя пальцами и слегка сжал его. Арина невольно простонала в ответ на огненную искру, пролетевшую от соска по всему телу.

– Не вру, – уперлась она, крепко зажмурившись. Не поддаться его взгляду было бы невозможно.

– Я накажу тебя за это вранье, и очень скоро. Открой глаза, моя принцесса, и скажи мне, что не хочешь меня, – потребовал Максим и нежно отвел ладонью волосы с ее лица. – Ты так прекрасна. Я так хочу сделать тебе больно. Ты позволишь мне это?

• Предыдущая
• 34/59
• Следующая