На росстанях - Колас Якуб Михайлович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/172
• Следующая

— Нечего тебе тут скалить зубы, я Их все равно не вижу и видеть не хочу!

Лобанович чувствовал, что он готов подскочить к своей искусительнице, чтобы прогнать ее. Не ручался он и за то, что эта встреча не примет иного оборота, и, чтобы дальше быть от соблазна и сохранить чистым свое имя учителя, он быстрыми шагами пошел через улицу, направляясь в ту сторону, где стояла старая корчма, как раз по пути в Сельцо.

Молодица хихикнула ему вслед, и до слуха Лобановича донеслись слова:

— Вот так мужчина: от бабы убежал… Недоносок! Стоптанный лапоть!

Учитель шел и дрожал как в лихорадке. Это происшествие сильно его взволновало. Как только улеглось возмущение, он начал раскаиваться в своей грубости с этой незнакомой женщиной. Разве она виновата, что ее сделали такою разные прохвосты, отребья культуры? Разве нельзя было отделаться от нее более деликатным способом, объяснив ей всю грязь и мерзость такого легкого заработка? Теперь она смеется и не стесняется в разных обидных кличках по его адресу. И она имеет право насмехаться над ним: ведь это право дала ей его грубость. Ну что же, в другой раз нужно быть более уважительным к человеку, кто бы он ни был.

Размышляя так, Лобанович подошел к корчме, построенной еще в давнее время, когда о монопольках никому и не снилось. Теперь эта корчма доживала вместе со своим хозяином, старым Абрамом, последние дни. Не было нужды заново отстраивать корчму, и некому было занять место старого шинкаря: сыновей Абрам не имел, а дочери повыходили замуж.

Пришедшая в упадок корчма, с покосившимися стенами и полупровалившейся крышей, как нельзя лучше гармонировала с этим глухим и пустынным местом, которое всякий раз, когда учитель проходил здесь, производило на него одно и то же впечатление. Из чего складывалось оно, сказать было трудно, но возникало это впечатление, видимо, потому, что в самой этой местности было нечто враждебное человеческой натуре, неприветливое и угрюмое. Любопытно, что никто из крестьян не строился здесь, несмотря на то, что место это во многих отношениях было очень удобным. Старая корчма и ее хозяин как бы ступили уже одной ногой на край могилы.

Миновав старую корчму, Лобанович припомнил фразу, слетевшую у него с языка, когда он выходил из кухни: "Иду, бабка, ловить того черта, который твоего Михалку напугал". Он как раз и был на том месте, где, по словам бабки, с Михалкой произошел случай, после которого он едва не умер. То, что он пришел именно сюда, хотя у него и в мыслях этого не было, удивило и заинтересовало Лобановича.

"Куда же я иду и зачем иду?" — спросил он себя и остановился.

Вокруг было тихо, глухо и пусто, и только в корчме светился огонь. Лобанович неожиданно ощутил какой-то страх. Ему припомнился рассказ бабки. Разумеется, это глупости, Михалку мог напугать какой-нибудь парень, мстивший за девушку, к которой ходил Михалка. Но интересно, вообще откуда берутся эти страхи? Вот он, учитель, не верит ни в какую таинственную враждебную силу, существующую независимо от человека, однако и он ощущает на себе влияние нелепого страха. Если он придет сюда днем, ничего этого по будет. Но дело здесь не в ночном мраке, а в том, что мраком покрыты еще многие стороны психической жизни человека.

И все же Лобанович чувствовал, что ему страшно, что у него не хватает сил преодолеть этот страх. "Призови к себе нечистую силу", — говорил ему какой-то голос, но учитель притворился, что не слышит его, и вместе с тем ощущал еще больший страх. "Если у тебя не хватает на это смелости, прислушайся: ты что-то услышишь", — преследовала его неотвязная мысль. "Ну что же, — проговорил про себя Лобанович, — и буду слушать!" И он внимательно начал прислушиваться. Все та же тишина, та же глушь.

— Черти! Черти! Покажитесь! — тихонько позвал он и снова стал прислушиваться.

Все было тихо, никто не откликался, не показывался. Нервы учителя были сильно напряжены, и он чувствовал, что если сойдет с какой-то точки, на которой он еле-еле держался, то попадет в полную власть страхов и пустится бежать с этого места. Он повернул назад, к корчме, и пошел, прибавляя шаг. Возле корчмы остановился, подумал и повернул к старому Абраму. Там он присел за столик, попросил бутылку пива и, немного успокоившись, пошел в школу.

Накануне николина дня собрался Лобанович к своему другу Турсевичу и пошел на разъезд. Дежурил как раз Суховаров. Он уверил учителя, что через полчаса придет товарный поезд, с которым можно будет поехать. Суховаров расспросил, как здоровье панны Ядвиси, как живет сам учитель, как часто видится он с паненками. И тут же похвастался, как на днях залучил он к себе одну молодицу. Лобанович припомнил свою не очень давнюю встречу на улице с незнакомой женщиной, и ему стало неприятно слушать эту грязную исповедь.

— Простите, — остановил его Лобанович, — зачем вы все это выкладываете?

— А разве вы не любите слушать такие вещи?

— А что же тут может быть интересного?

— Почему? — удивился Суховаров и взглянул на учителя своими серыми маслеными глазами с явной насмешкой.

Учитель в свою очередь поглядел ему в глаза. Не нравилось ему это самодовольное лицо самца и эти отвисшие мокрые губы с закрученными кверху черными усиками.

— Как вам сказать?.. Гадость все это, и похваляться этим человеку интеллигентному никак не пристало.

— Эх вы, застенчивая девушка! — промолвил Суховаров несколько пренебрежительно.

Тем временем подошел товарный поезд. Суховаров и учитель вышли на платформу. Приостановив поезд, Суховаров посадил учителя в теплушку и простился с ним. Лобанович почувствовал себя легко, сидел и размышлял о том, как встретит он своего друга.

Как только поезд пришел на станцию, Лобанович живо выскочил из теплушки, на всякий случай заглянул в здание станции — ведь могло статься, что его друг зашел туда. Но там никого не было, и Лобанович отправился к деревне по полотну железной дороги.

Вечер был темный и тихий. Вдоль железной дороги тянулся высокий старый лес, таинственный, угрюмый и величественный. На станции шумел паровоз, тихо и ровно, словно боясь нарушить покой леса. Обложенное белесыми тучами небо, казалось, ниже нависло над землей, и пушистые снежинки спокойно падали на неподвижные деревья, на дорогу. Было что-то необычайно приятное в легком кружении белых и чистых пушинок, которые так нежно, тихо опускались на землю, на шапку учителя. Чуткий слух, казалось, улавливал их тихий шелест, их милый разговор.

Лобанович шел быстро. Ему было легко, хотелось бежать, гоняться за белыми пушинками, словно они были живые, ведь он сам был еще дитя.

С правой стороны дороги лес кончился. Лобанович тел и вглядывался в темноту, боясь пропустить большак, который должен где-то здесь пересечь железную дорогу. Вот он, этот старинный шлях, вот они, старые березы на его обочинах! На большаке, в версте от железной дороги, стояла хата казенного лесника Лукаша. Там помещалась школа, в которой жил и учил детей Турсевич.

Лобанович быстро прошел эту версту, издалека увидев синеватый свет в окне своего друга. Возле самой хаты он остановился. Окно, выходившее на улицу, было завешено простенькой занавеской. Турсевич ходил по комнате с таким видом, словно он сам себе пересказывал урок. Лобанович тихонько подошел к окошку, постучал пальцем по стеклу и спрятался.

Турсевич отдернул занавесочку и, заслонившись руками от света лампы, начал вглядываться. Никого нет. Едва он отошел от окна, Лобанович снова постучал в стекло и быстренько отскочил в темноту.

Турсевич решительно подошел к окну и громко спросил:

— Кто там?

Лобанович не откликался.

— Что за черт? — услыхал Лобанович сердитый голос друга.

Выждав еще с минуту, Лобанович снова постучал. Турсевич сердито сорвался с места и направился к двери. Лобанович спрятался за толстую березу. Турсевич приоткрыл дверь, высунул голову и стал смотреть. Нигде никого нет. Как только он закрыл дверь и запер ее на задвижку, Лобанович прыгнул на крыльцо.

• Предыдущая
• 15/172
• Следующая