Марина - Сафон Карлос Руис - Страница 46

• Предыдущая
• 46/46

– Больше нет ни одного флакона с сывороткой Михаила. Они уничтожены. Я не могу дать тебе то, чего нет. Но если бы они и были, то принесли бы тебе только горе. Как Михаилу… если ты применишь сыворотку, это будет худшее, что ты сделаешь в твоей жизни…

Его слова звучали и плыли в воздухе, но не проникали мне в сознание. Мы слышим только то, что хотим слышать. Я не хотел знать того, о чем говорил Шелли, смотревший мне в глаза пугающе острым взглядом. Я его подозревал в том, что мое отчаяние было своего рода поддержкой его собственному, и он не хотел облегчить моей муки. И еще я с медленным удивлением понял, что уже никогда не смогу судить Колвеника. Я сам готов был стать Колвеником.

– Территория живых – это жизнь, – сказал доктор. – Смерть нам не принадлежит.

Усталость совсем раздавила меня. Я сдался, не зная, кто принял у меня капитуляцию. Тяжело встал и повернулся, чтобы уйти, но доктор окликнул меня еще раз:

– Ты ведь был там… когда…

Я кивнул.

– Мария умерла безгрешно, доктор. Она спасена.

Слезы полились по его лицу. Он протянул мне руку – я пожал ее.

– Спасибо.

Больше я его никогда не видел.

В конце недели Марина пришла в сознание, и ее перевели в палату окнами на квартал Орта. Там она была одна. Писать уже не могла и даже повернуть голову, чтобы посмотреть на законченный макет собора, тоже. Рохас назначил еще одну серию анализов с согласия Германа, который снова обретал надежду. Но когда результаты стали известны, доктор даже не мог нам их прочесть – у него прервался голос. После месяцев иллюзий, которые он изо всех сил поддерживал, наступала последняя правда.

– Я больше ничего… никто ничего не может сделать. Простите… – почти простонал Дамиан Рохас.

Мы увезли Марину в особняк в Сарья через два дня. Медицина сделала для нее все, что смогла. Мы простились с доньей Кармен, Рохасом и плачущей Люлю. Маленькая Валерия спросила, куда мы увозим ее подругу, знаменитую писательницу, и как же теперь ей быть? Кто ей расскажет новые истории?

– Мы увозим ее домой.

В понедельник я ушел из интерната без предупреждения, не задумываясь о последствиях. Мысль об отчислении, возможно, приходила мне в голову, но не задержалась. Мое место было рядом с Мариной. Мы ее хорошо устроили в ее комнате. Макет я поставил на подоконник. Тот собор был лучшим из всего, что я сделал за свою профессиональную карьеру. Мы круглосуточно сменяли друг друга у ее постели. Рохас сказал, что кончина будет тихой, без мучений. Как свеча догорит.

Марина еще никогда не была так прекрасна, как в те дни в Сарья. Волосы, платиновые, шелковые, отрастали еще красивее, чем раньше. Глаза снова стали сиять, странным, невиданным светом. Я почти не покидал ее комнаты, впитывая каждый час, каждую минуту, которые мне оставались. Часто мы сидели обнявшись, молча, неподвижно. В один вечер – это был четверг – Марина обняла меня, поцеловала в губы и прошептала на ухо, что любила меня всегда, любит сейчас и будет любить вечно.

На рассвете она умерла. Тихо, как предсказал Рохас. Только сжала мне руку, улыбнулась отцу и навсегда закрыла свои сияющие прекрасные глаза.

Старый «такер» послужил Марине в последний раз. В молчании вел его Герман по дороге к маленькому пляжу в Сант-Фелиу, по той же дороге, что и раньше. Море сверкало на солнце так, словно приготовило для Марины прощальный праздник. Мы сошли вниз, к воде, и развеяли прах среди волн и сосен.

На обратном пути Герман сломался. Сгорбившись, он признался мне, что больше не в силах вести машину. Мы оставили «такер» под деревьями и пошли к станции электрички, путь к которой нам указали рыбаки. Когда мы подъезжали к Французскому вокзалу в Барселоне, шел шестой день с тех пор, как я исчез. За эти шесть дней я прожил шесть лет.

С Германом я попрощался на перроне взмахом руки. До сих пор не знаю, что с ним было дальше. Мы оба знали, что встречаться нам больше нельзя, потому что в глазах друг друга мы увидим Марину. Он уходил – тонкая нить в ткани времени. Спустя несколько часов вокзальный дежурный опознал меня как разыскиваемого и спросил:

– Вас зовут Оскар Драй?

Барселоны моей юности уж нет. Ее улицы, ее свет не существуют больше нигде, кроме моей памяти. Через пятнадцать лет после описываемых событий я вернулся в город и прошел по местам, которые, к своему удивлению, помнил до мелочей, хотя не вспоминал о них долгие годы. Старый особняк в Сарья снесли, и на месте старых маленьких улочек сейчас развязка окружной дороги. По ней мчатся сотни машин, олицетворяя собой прогресс, как принято думать, неизбежный. Старое кладбище осталось на том же месте, и зимой на него все так же спускается туман. На Пласа Сарья, у церкви, я присел на скамью, где мы так часто сидели вдвоем с Мариной. Вдалеке по-прежнему виднелся силуэт моей школы, но я не посмел войти на территорию и даже не приближался к ней: что-то мне говорило, что этого делать не надо, а то исчезнет последнее, что осталось от молодости. Время делает нас мудрее. И трусливее.

Годы и годы я бежал сам не зная куда. Казалось, что, если честно и усердно бежать к горизонту, тени прошлого исчезнут с моего пути. Казалось, если отбежать на достаточное расстояние, голоса прошлого наконец замолкнут. Наконец я вернулся на тот самый укромный средиземноморский пляж. Часовня Святого Эльма все так же четко врезалась в небо, все там же на своем посту. Я даже, к своему изумлению, нашел старый «такер» Германа: он простоял под соснами все эти годы, найдя свою последнюю пристань.

Спустившись к воде, я сел на песок там, где годы назад был развеян прах Марины. Над морем ликовал точно тот же свет, что и в тот день, и я вдруг так ясно почувствовал ее присутствие, что непроизвольно оглянулся. В тот момент я понял, что бежать больше некуда. Я вернулся домой.

Я ведь пообещал тогда Марине, что закончу историю, если она не сможет сама. Книга, что я ей подарил, наполовину ею исписанная, стала моей. Я присвою ее слова. Смогу ли я достойно исполнить обещанное? Порой я сомневаюсь в своей памяти и спрашиваю себя, не вспоминаю ли я то, чего никогда не было.

Марина, ты унесла с собой ответ.

• Предыдущая
• 46/46