Самые страшные войска - Скутин Александр Витальевич - Страница 40

• Предыдущая
• 40/81
• Следующая

– Ну что ты уставился на меня, родной, – сказала та из них, что побойчей. – Влюбился, что ли?

И тут я сразу, без задержки, одним духом выпалил:

– Что ты мне улыбки валишь, сушина, они мне ни в подсаде, ни в завале не нужны! Чахни тут из-за вас, как умирающий лебедь. Продерни, а то щас твои сучки зачокерую!

Девушки так обалдели, что расступились предо мной.

Одна из них спросила другую:

– Это он по-каковски?

– Не знаю, вроде феня, но не блатная, это точно.

Я прошел мимо них с чувством глубокого удовлетворения и, обернувшись, добавил:

– Раскинули тут комля на волоке, честному грабарю протрелевать негде!

«Главное, без мата обошелся» – подумал я, и, довольный собой, пошел дальше.

Я тогда лежал в этом госпитале, лечился в отделении нейрохирургии. Сотрясение мозга было после казарменной драки. Но не об этом сейчас.

Как-то наш начальник отделения, главврач-майор, попросил меня и ещё одного бойца отнести на носилках прапорщика из офицерской палаты (он не вставал) на физиопроцедуры. Ну и обратно в палату после процедуры, само собой.

Мы взяли у сестры-хозяйки носилки и вошли в офицерскую палату за прапорщиком. Он был бортмехаником вертолёта, их вертолёт горел, падал, этот прапор был обожжён, повредил позвоночник, потому и не вставал.

Когда я вошёл в их палату, в нос мне ударил резкий запах мочи и застоявшегося говна. Может, почудилось мне? Смотрю – второй солдат, что со мной пришёл, тоже нос наморщил. Значит не почудилось. А в той же палате находились и другие офицеры, как ни в чём ни бывало, словно не замечали. Некоторые при этом спокойно жрут домашние харчи, что им жёны принесли. У них что, носы позакладывало? Как можно находиться в такой палате, да ещё есть при этом?

Уже когда мы принесли того прапорщика после процедур обратно, я спросил его:

– У вас что, утка не вынесена?

Он кивнул головой. Во дела! У нас в палате тоже есть лежачие больные, но их посуда под фекалии выносится немедленно, минуты не стоит, а палата тут же проветривается. Причём этих лежачих строго предупредили, что если они оправятся ночью, то чтоб сразу будили кого-нибудь из нас. Чтоб не воняло всю ночь.

Я тут же вытащил переполненную утку из под его койки-каталки, унёс её в сортир, ершиком тщательно вымыл с хлоркой, потом водой с мылом, и принёс обратно в палату.

– Скажите, – спросил я прапорщика, – а что, посуду вашу совсем не выносят?

– Выносят, раз в сутки. В пять утра приходит санитарка, убирает палату и выносит утку.

Точно, вспомнил я. К нам по утрам она тоже приходит убирать, только выносить за лежачими ей не приходится, в нашей палате – всегда всё вынесено.

– Скажите, – ещё раз спросил я раненного бортмеханика, – а почему ваши товарищи в палате не выносят за вами? Ведь дышать же нечем, им самим не противно?

– Эх, воин… – вздохнул прапорщик. – Ты же военный, а не понимаешь: ну как это лейтенант или даже целый капитан будут выносить парашу за прапорщиком?

«Ах, вот оно что. – подумал я. – Западло им, значит». Я рассказал об этом ребятам со своей палаты. Их мнение было единодушным: «Это не офицеры, это скоты!»

А Виталий с Ленинграда, который угодил на госпитальную койку с острым радикулитом как раз за день до дембеля, рассудительно заметил:

– Ну, одно другого не исключает.

Мы рассказали потом о вони в палате прапорщика главврачу отделения, офицеры той палаты были им жестоко вздрючены (крик был слышен на всех пяти этажах). С тех пор утка из-под парализованного прапорщика выносилась ими немедленно.

…

Уже много лет спустя, когда в начале 90-х работал в Эрмитаже, я прочитал в музейной брошюре, что во время Первой Мировой войны здесь, в этих залах (только тогда это был Зимний дворец, резиденция российских императоров, а Эрмитажем называлась лишь часть дворца) размещался военный госпиталь для солдат и офицеров. И дочери российского царя работали сёстрами милосердия в этом госпитале (есть фото в книге), ухаживали за раненными, выносили их утки. И не западло им было.

Я сижу в машине, стоящей у переезда. Давно забыты суровые дни службы на Севере. Всё наладилось, устаканилось, устроилось, переехал после армии в Питер, закончил Политех, женился. Я теперь приличный средний обыватель. Со мной в машине – моя жена и мои дети. И мы едем на нашу дачу.

По железнодорожному пути медленно идёт состав с лесом. Рассеяно взглянул на сосновые хлысты и меня вдруг словно током ударило. Да это же моя служба – лесоповал! На красной коре брёвен, словно на крови, померещились буквы – «ВСО»!

И словно не было после того двадцати с лишним лет, я вдруг ощутил себя снова стройбатовцем, в вэсэошке цвета хаки, вспомнил своих товарищей по тайге, лес, морозы, ревущий МАЗ без глушителя, сорокаградусный мороз, сводящий ребра судорогой при дыхании, треск бензопилы «Дружба», надрыное урчание трелевочных тракторов, тянущих поволоку толстую пачку хлыстов, скрип поваленных сосен. Жарко прихлынули к горлу воспоминания, повлажнели глаза и задрожало дыхание. Всё, что было со мной после армии, вдруг показалось таким серым, невзрачным и будничным. Вдруг остро ощутил, насколько яркие и незабываемые воспоминания оставили те трудные два года. А в армии, наоборот, казалось что служба тянется медленно и уныло. Всё, как говорится, относительно.

– Дай фляжку, – говорю жене вдруг севшим голосом.

– Ты что, ты ж за рулём!

– Дай, пожалуйста!

Моя жена давно усвоила нехитрый секрет семейного счастья – никогда не спорь с мужем. И протянула мне плоскую охотничью фляжку из нержавейки, её подарок на день рожденья.

Я отвинтил винтовую пробку с горлышка фляги сделал пару глотков, не ощущая вкуса.

За вас, ребята! За тех кто в стройбате! За ваше мужество, за то, что вы прошли через всё это! И за тех, кто навсегда остался в тайге. За вас, братаны. Буду помнить о вас всегда, обещаю.

• Предыдущая
• 40/81
• Следующая