Суринам - Радзинский Олег - Страница 53

Они прижались к подводному камню, и Дилли начала медленно подниматься вверх, распластавшись на склизкой глыбе. Илья повторял её движения. Ближе к поверхности становилось светлее, и он снова начал чувствовать течение. Они высунулись из воды, хватая раскрытыми ртами мокрый ветер, и долго лежали, прижатые к камню потоком. Затем Дилли набрала воздух, смешно надув щёки, и начала сползать в воду. Илья всё понял и последовал за ней.

Они проплывали по дну, сколько могли, выбираясь на камни подышать. Илья заметил, что Дилли движется вправо от течения, и скоро вода стала медленнее, и они смогли плыть всё ближе к свету над рекой. Затем течение совсем ослабло, и они вылезли на камни и долго сидели, смотря на реку у их ног. Они находились у подножия горы, прямо за большим голым выступом, и отсюда можно было хорошо видеть берег.

Здесь кончались пороги, и вода быстро и неопасно текла по камням мелким потоком.

В ней можно было стоять и даже идти, держась за острые выступы глыб. Дилли встала, мотнула распустившимися мокрыми волосами и молча пошла к выступу горы.

Они обогнули выступ и остановились: дальше была спокойная вода. Здесь, между выступом и берегом, лежала тихая заводь, которая уходила под гору, где терялась в темноте. Отсюда до берега было метров двести, не больше, и Илья мог туда свободно доплыть.

Дилли повернулась к Илье: маленькая, тонкая, в рваном белом платьице, что теперь висело на ней клочками. Илья увидел глубокие царапины у неё на руках и только теперь почувствовал, как у него болит тело от ударов о камни.

Он представил, как он выглядит — весь в синяках, — и рассмеялся. Дилли не улыбнулась в ответ. Она была очень серьёзная. Дилли показала на гору, что уходила высоко вверх, и сказала:

— Хебивери Маунтэн.

Илья кивнул. Ему было всё равно.

Дилли начала спускаться к заводи, осторожно нащупывая босыми ступнями камни. Илья следовал за ней. Затем Дилли скользнула в воду и поплыла, легко и бесшумно, сливаясь с рекой. Её распустившиеся волосы плыли за ней, как чёрная шаль.

Они доплыли до середины, когда Дилли вдруг повернула в глубь горы. Илья не сразу понял, куда она плывёт, и просто решил держаться за ней. Он думал, что Дилли почему-то хотела выплыть на берег ближе к горе. Он не знал почему.

Дилли продолжала плыть внутрь заводи, и скоро над ними нависла гора. Илья окликнул Дилли, но она не оглянулась. Она плыла в глубь горы, в темноту. Илья не мог понять зачем. Он хотел повернуть к берегу и окликнул Дилли ещё раз. Дилли продолжала плыть не оборачиваясь. Илья подумал и поплыл за ней: он не хотел оставаться один.

Они были внутри широкой пещеры, заполненной водой. Каменный свод терялся над ними в темноте, и скоро Илья перестал видеть Дилли. Он несколько раз её позвал, но его голос ударился о камень горы и вернулся к нему эхом. Темнота вокруг была серая, словно отражала цвет скалы. Темнота была мягкой, и было не страшно плыть в этой воде.

Свет появился неожиданно: сначала слабым свечением впереди, а затем всё явнее, зовущее. Илья поплыл быстрее, держа голову над водой, чтобы не пропустить свет. Он понял план Дилли: она знала, что гору можно проплыть насквозь и выплыть с той стороны. Он подумал, что там должен быть посёлок.

Скоро Илья осознал, что свет впереди — не свет дня. Это был жёлтый свет, три точки жёлтого света. Он плыл к фонарям. Фонари висели у стены, которой кончалась пещера, и вдоль стены тянулся деревянный помост. У помоста плескались привязанные лодки. Дилли здесь не было.

Он доплыл до высокого края причала и подтянул себя вверх. Илья лежал на животе на жестких досках и дышал плотным воздухом горы. Затем он сел и осмотрелся вокруг. Он насчитал восемь лодок. Это были моторные лодки. В каждой могло уместиться человек шесть.

Одна лодка была больше других. В ней — как обычно с прямой спиной — сидел Антон.

ОНИ встретили друг друга без слов; Илья устал удивляться. Антон поднялся, и теперь они стояли, рассматривая один другого, словно пытаясь понять, изменились ли они за прошедшие две недели. Антон поднял руку и выключил закреплённый у него на лбу шахтёрский фонарь. Теперь, выключенный, фонарь стал похож на коробочку тефиллин, что когда-то носил Кассовский, пока беспалый колдун Ва Оджи не бросил её в огонь. Антон ступил из лодки на причал и сел на пустой ящик около тёмной дыры прохода куда-то в глубь горы. Илья подумал и остался стоять.

— Ты сам был должен приплыть, — сказал Антон. — Ты и Дилли. Вы сами должны были найти дорогу сюда.

Илья не отвечал. Он тоже сел на причал, прислонившись спиной к тёплой скале. Было не ясно, отчего камень тёплый: солнце сюда не проникало, и нечему было нагревать гору. Илья закрыл глаза и на секунду заснул, словно кто-то его выключил и затем включил вновь. Он потёр щёки и лоб, чтобы проснуться.

Было слышно воду. Заводь жила в темноте горы, укрытая от течения и ветра с реки, и эта серая масса воды чуть колыхалась, колебля воздух пещеры. Словно двадцать тысяч бабочек одновременно летали во тьме.

— Он всё лжёт, — сказал вдруг Илья. Он сам не понял, отчего он это сказал. — Вы все всё лжёте.

Они помолчали. Потом Антон включил фонарь на лбу и направил его на Илью. Илья поморщился от света.

— Что именно? — спросил Антон.

— Всё, — сказал Илья. Ему было очень легко, словно он долго нёс что-то тяжёлое, а потом отдал кому-то другому. Илья засмеялся. — Все его истории. Не было никакого приюта. И Алисы не было. Все ваши истории — ложь.

— Странно. — Пятно света скользнуло у Ильи вдоль груди и ушло в сторону, замерев рваным жёлтым кругом на чёрной скале. — Ты не веришь в истории, которые рассказывают живые люди, и в то же время веришь старым, много раз переписанным книгам о неизвестном мёртвом боге. Ты не веришь женщине, которую любишь, и веришь религиям, придуманным людьми.

— Брось. — Илья хотел лечь на деревянный настил — у него начало болеть тело от ушибов о камни. Он подумал, что Антон расценит это как слабость, и остался сидеть. — В религиях важны не факты, а смысл, метафора. Не важно, был бог или нет. Важно, что он сказал, какими быть нам.

Антон неожиданно засмеялся. Его смех отталкивался от камня вокруг и уходил в темноту над водой, откуда приплыл Илья. Там, вдали, смех лопался и переставал быть.

— Знаешь, — Антон выключил фонарь, но темнее на причале отчего-то не стало, — ты не перестаёшь меня удивлять своим набором готовых банальностей. Не важно, был он или нет, но важно, что он сказал?! Но если его не было, то кто это всё за него сказал? Люди, которые его придумали? Люди, которые придумали этику и мораль, чтобы контролировать других людей и заставить их чувствовать себя виноватыми от собственного несовершенства? — Антон покачал головой, и кружок света на камне рядом с Ильёй тоже качнулся из стороны в сторону, вторя ему. — Ты всегда меня раздражал своей банальностью, обычностью. Я всегда думал: почему ты? Ну почему такому, как ты?

Илья молчал: он не знал почему. Он лишь знал, что всё должно решиться здесь, внутри синей горы, куда он приплыл сам. Он хотел выждать и дать Антону говорить.

— Ты такой… обычный, такой… никакой. — Антон улыбнулся. — Знаешь, что меня больше всего в тебе раздражает? Твоя неопределённость. Ты ни в чём до конца никогда не уверен; одна рефлексия и никакой веры. Ты всё подвергаешь сомнению, но боишься отвергнуть. До конца. Ты всегда оставляешь лазейку, тропку назад. Помнишь, как ты объяснял мне, что бог не занят отдельными судьбами, что он слишком велик для этого? Он занят вселенной, миропорядком, и потому глупо надеяться на него и о чём-то просить? Но когда тебе плохо, когда ты напуган, ты — с твоим интеллектуальным богосомнением — зовёшь его и просишь о помощи. Ты мне сам рассказывал, что молишься каждый раз, когда садишься в самолёт. На всякий случай.

Это была правда: каждый раз перед взлётом и посадкой Илья читал «Шема Исроел Адонай Элохейну…». Он не знал, почему он выбрал именно эту молитву. Впрочем, особого выбора не было: это была единственная молитва на иврите, которую он знал. Илья считал правильным молиться на иврите.