Вещий сон - Слаповский Алексей Иванович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/27
• Следующая

— Лихоманка накатывает? — участливо спросил он.

Рогожин посмотрел на него и ответил вопросом на вопрос:

— Ты знаешь, что таких девушек не бывает и быть не должно? Чиста, как ключевая вода! Я думаю: ничего, посмотрим. И осторожно ее за ручку взял. Вспыхнула! Глазки сверкнули! Неужели вам, говорит, это не скучно? А я не останавливаюсь, я даже хамить начал: терпи, девушка, скоро в брачную постель — заниматься неловкой и смешной возней, глупыми касаниями, готовься! А она говорит: перестаньте, я и думать об этом не хочу, я мужа к себе не подпущу даже! Боюсь, говорит! Откуда это, Невейзер? А?

— Она мне другой показалась.

— Ты без своей камеры уже не видишь ничего и не слышишь ничего! — отрезал рогожин. — Я ей говорю: Катя, вам здесь не место, что вы с собой делаете? А она говорит: Pisces natare oportet![8] Именно так говорит, по-латыни говорит, будто дразнит меня! Я хочу, говорит, выполнить свой долг, выйти замуж и родить детей, быть хорошей женой, матерью, крестьянкой. Я говорю: как же? А мужа боишься подпустить? Она говорит: побоюсь — и подпущу. Я, говорит, все-таки люблю его.

— Кого?!

— Ну, жениха. Этого, как его...

— Антона Прохарченко.

— Именно.

— Какая любовь? — изумился Невейзер. — Смеется она, что ли?

— Она врать не может! — жестко сказал Рогожин. — И если ты, собака, с ней попытаешься заигрывать...

— Во-первых, это твоя, так сказать, прерогатива — заигрывать. Во-вторых, тут, брат, что-то не то!

И Невейзер рассказал об Антоне, которого спровадил в город, о своих беседах с Катей, о купании ее...

Рогожин выслушал и сказал:

— Сколько же ты выпил, Виталя, если несешь такую чепуху? Ты ври, да не завирайся, товарищ! Я тебе в морду дам сейчас!

Но в морду не дал, подумал.

Подумав, сказал:

— Она тебя зачем-то дразнила. От скромности или... Но что ей опасность грозит, это я верю. Я наблюдаю вокруг стремление дойти до абсолюта. Omnia praeclara rara![9] — и везде редко, но у нас я вижу еще чей-то замысел уничтожить и последнее, что есть! Не должно уже быть такой красоты, обречена она. Если даже сравнить. Вот я. Nihil habeo, nihil timeo[10]. Она же имеет все, потому что имеет самое себя в незамутненной цельности...

— Ну, насчет незамутненной...

— В незамутненной цельности! Послушай, Невейзер! Женись на ней! Женись на ней! Увези ее! Ты человек мещанского склада, окружи ее заботой и теплом, береги ее, стереги ее! Меня в дом не пускай, следи, чтобы в твое отсутствие не пришел. Если, не дай Бог, мне все-таки удастся как-нибудь проникнуть, совратить ее — опыт есть, приемы есть! — тогда все, тогда я с собой покончу обязательно без всякой депрессии. Потому что мне надеяться уже не на что будет. Я понимаю, глупо, пошло: усталый человек, разочарованный и потасканный, встречает ангела во плоти и очищается духом, и это дает ему надежду, силы жить дальше! Но у меня именно этот пошлый случай.

— Так радуйся. Встретил — и живи дальше.

— Но мне теперь другая надежда нужна, а другой надежды быть не может! И мне испытать захочется: вдруг и нет никакого ангела во плоти, а есть только плоть, как у всех? Сон твой непростой. Если, например, убьют ее — я не успею разочароваться, останусь жить с надеждой!..

Невейзер даже вскочил.

— Сядь, — успокоил его Рогожин. — Это всего лишь мысли. Женисьна ней, Виталя.

Невейзер изумился.

— Ты так говоришь, будто одного моего желания достаточно.

— Да. Брежу я. Ладно. Илья Трофимович велел тебе камеру взять, сейчас начнется.

— Что начнется? Свадьба? Без жениха?

— Не знаю и знать не хочу! Тошно мне. Что-нибудь да начнется.

И свадьба началась.

Варилась, варилась пища в шести котлах, поставленных на временные печи из кирпича, и сварилась. И оказалась на столе. И закуски уже на столе, и вина, и водки, и шампанские всякие, и самогоны, и вот уже усаживаются все за стол, и Гнатенков уже сидит во главе стола, и принаряженные родители Антона Прохарченко, и друг Антона Василий Белебей, в отличие от Антона увлекающийся коневодством и помогающий Василию Антоновичу ухаживать за лошадью, и невеста Катя в свадебном белом платье — напротив Гнатенкова через длину стола, и ее подруга как свидетельница, что положено по ритуалу (правда, подруги у Кати не было, свидетельницу девушки выбирали из себя жребием).

Солнце еще высоко стояло.

Птицы пели в саду, и все их слышали, потому что примолкли.

Кто-то включил магнитофон, раздался марш Мендельсона, Моргунков встал со стаканом в руке, ожидая окончания музыки, чтобы произнести речь. Вдохновение момента настолько застлало ему очи, что он не заметил отсутствия жениха. Музыка кончилась, и он произнес речь:

— Дорогие молодожены, первые в нашем селе, но не последние, что ясно ввиду сложившихся объективных обстоятельств. Omnia mea mecum porto![11] — И достал из кармана печать: — Властью, облеченной мне, как имеющий право регистрировать браки, будучи по совместительству органом исполнительной власти, официально документирую на ваших брачных свидетельствах вас мужем и женой!

И приготовился поставить печати на брачные удостоверения. Причем он совсем не заикался, и это была особенность его хмельного состояния.

Он хотел приложить печать и вручить брачные свидетельства молодоженам, но тут раздался голос:

— А где жених-то?

— В самом деле? Где жених, отец? — обратился Моргунков к Василию Антоновичу голосом не гостя и участника свадьбы, а начальника.

Василий Антонович, привыкший общаться с лошадью и женой, с людьми общаться не умел.

— Да это... — сказал он. — Это самое...

— Конкретней!

— Он вроде... А потом смотрю... — развел руками Василий Антонович.

— Сбежал он, что ли? — гневно изумился Илья Трофимович и поднялся над столом во всей красе своего казачьего облачения.

Все шестнадцать восемнадцатилетних девушек посмотрели на Катю с укоризной, потому что если первая свадьба так начинается, то что же будет с остальными? Они суеверные были.

Точно рассчитав, что в общем ропоте его голос будет услышан анонимно, Невейзер крикнул:

— В город он уехал, я точно знаю!

— Это кто сказал? Кто сказал? — крикнул Гнатенков.

Все молчали.

— Так... Твои шутки, дочка?

— А мне прям больше делать нечего! — огрызнулась Катя, жуя кусок курицы, потому что хотела есть.

— Ладно, — сказал Гнатенков. — Сейчас я напьюсь, дочка. А в виде напившись я совсем другой человек, чем в виде не напившись, и поведу себя по-другому!

Он сел, напился и встал опять:

— Как отец и организатор свадьбы с помощью уважаемого Даниила Владимировича Моргункова, с помощью вас, дорогие односельчане и соседи, с помощью общих усилий, хотя и ухлопал все имущество и сбережения, как ответственный человек объявляю свадьбу начать! Люди старались, готовились, ждали — и все теперь отменить? Это не по-людски! Так я рассуждаю в бытовом плане. В плане философском добавляю следующее. Наша действительность жестока и разрушительна. И нам остается одно: несмотря ни на что, двигаться вперед. Это спасет нас. Нет жениха? Найдется! Не найдется? Другого выберем! Говори! — обратился он к Кате. — Кого хочешь женихом?

— Не положено! Не оформлено документально! — потряс Моргунков брачными свидетельствами.

— А может, никто и не захочет теперь! — закричали шестнадцать девушек в один голос.

— Смотри, смотри! — толкал Гумбольдт американца Билла, предлагая ему рассмотреть предлагаемый товар.

— Вижу, — отвечал Билл на английском языке, протягивая руку за большим куском буженины, и все никак не мог дотянуться.

— Пусть выбирает! — закричали молодые, зрелые и один старческий, старика Блюева, мужские голоса.

• Предыдущая
• 16/27
• Следующая