Два бойца - Славин Лев Исаевич - Страница 5

• Предыдущая
• 5/24
• Следующая

Уже стемнело, когда мы взяли деревню. Остатки немцев отошли к дачной местности П., где у них был сильный оборонительный узел.

На маленькой круглой площади происходит встреча с политруком Масальским, который брал деревню с тыла. Это рослый краснолицый атлет с оглушительным голосом, настоящий воин по наружности и повадкам. До войны он был доцентом по кафедре истории искусств. Он уговаривается с лейтенантом Рудым о ночлеге для бойцов и о расстановке сторожевого охранения.

Мы бродили по улицам, с любопытством осматривая следы пребывания немцев. Мало изб сохранилось здесь. Среди обгорелых развалин торчали, как журавлиные шеи, длинные голые дымоходы. Странным образом уцелело двухэтажное здание сельсовета.

Возле него стояла целенькая немецкая штабная машина. Она была размалевана для маскировки в желтое и черное. За рулем в позе спящего человека сидел убитый шофер. На рукаве его белая свастика и пониже крылатое колесо.

От крыши сельсовета поперек улицы висело длинное белое полотнище. На нем было крупно написано: «Langsam fahren. Ohne Signalen!» [1]

На перекрестке стоял дорожный знак – стрелка с надписью: «Nach Leningrad». К стене сельсовета была прикреплена листовка с лубочным изображением солдата на берегу реки и надписью: «Германский зольдат на реке Вольта».

Мы заглянули в сельсовет. Пол был закидан полуобгорелыми бумагами и расстрелянными гильзами. На подоконнике валялся подбитый крупнокалиберный пулемет. В углу на сенниках лежали два трупа – босая девушка в разорванном платье, с окровавленной головой и гитлеровец без куртки, вверх спиной, между его лопатками торчал кухонный нож. Мы постояли над ними, стараясь разгадать, какая драма разыгралась здесь незадолго до нашего прихода.

Из второго эшелона примчался старшина на полуторке. Мы сгрузили с нее термосы с обедом. Полуторка спешила обратно в тыл. Мы положили на нее немецкие шинели, минометы, винтовки и прочее трофейное добро. Туда же поместили четырех пленных. С ними сел Галанин, наш подносчик патронов. В свободное время он работал переводчиком. Я попросил его завезти на полевую почтовую станцию маленькую корреспонденцию, которую я только что набросал. Ребята тоже надавали ему писем. Их набрался целый мешок, после боя много пишут.

Немцы опасливо поглядывали на нас. Галанин перегнулся через борт машины. В полумраке белесой северной ночи весело сверкнули его зубы. Он сказал нам, кивнув в сторону пленных:

– Трусят! Ай, как же они трусят! Все время спрашивают меня: «А нас не убьют? Мы все скажем, пусть только нас не убивают».

И он засмеялся своим счастливым, молодым смехом. Было тихо кругом, свежо, хорошо пахло.

Из темноты раздался сердитый хрип Аркадия:

– Шё ты смеешься, Галанин? Какие тут могут быть смешочки? Эти жабы понаделали таких гадостей, шё это в мире не видано. Они это понимают. Оттого они чересчур волнуются, когда попадают к нам.

– Нет, почему ж, Дзюбин, – сказал Галанин назидательным тоном, – нельзя так огулом. И среди гитлеровцев, без сомнения, есть приличные ребята.

– Ты эти номерочки оставь, студент, – сказал Аркадий свистящим от ярости шепотом. – Это тебе не университет. Я что-то пока не заметил среди гитлеровцев приличных ребят. Возьмем, например, финских фашистов, этих… как их, шюцкоровцы, что ли? Тоже не ай-ай-ай. Тоже порядочные дешевки и жабы. Но все-таки в них есть какое-то самолюбствие. А эти? Солдаты дерьмовые, без танков ни на шаг. Сами вшивые, пьяные, в голове одно – набить кишки на шермака, шё-нибудь стянуть, заиметь где-нибудь девочку. Ни один из них не пропустит случая шё-нибудь поломать, шё-нибудь пожечь, кого-нибудь повесить, и причем желательно за ноги, шёб помучить. Так это люди?

Он помолчал и прибавил с угрюмой злобой одессита:

– Может, одни только румынские фашисты еще хужее за их…

Успокоившись немного, он сказал:

– А шё, ребята, никто не видел этого раззяву Сашу?

– Не волнуйся, Дзюбин, – сказал санитар Гладышев, – среди убитых его нет.

– Кто волнуется? – огрызнулся Аркадий. – Я волнуюсь не о нем, я волнуюсь об том, шёб он почистил пулемет.

Мы пошли на ночевку в темный еловый лес за деревней. Поспать, поспать! – вот от чего мы никогда не могли отказаться. Мы растянулись на мягкой толстой хвое. Едва прильнули мы щеками к изголовьям – ранцам, каскам, противогазам, – как тотчас впали в длинный и крепкий, как в детстве, сон.

Один Аркадий не спал. Он бродил меж деревьев, склонялся над бойцами и пускал им в лицо луч своего фонарика. А если кто просыпался, Аркадий спрашивал:

– Извиняюсь, вы, часом, не видели моего дурня?

Он вышел на опушку леса и стал здесь, опершись на пулемет и беспокойно вглядываясь в даль своими маленькими повелительными глазками. Плащ-палатка, эта защитная мантия, скульптурными складками ниспадала вокруг его длинного, тощего тела. Так простоял он всю ночь. А утром появился Саша.

– Живой! – с возмущением сказал Аркадий. – Где ты пропадал всю ночь? Почему бросил грязный пулемет?

Гигант робко сказал:

– А меня увезли к командиру.

– К какому командиру? Шё, ты не можешь говорить быстрей?

– К командиру полка.

– Майору Чернову?

– М-гм.

– Зачем?

– А он хотел меня видеть.

– Зачем? За-чем? Ты понимаешь русский язык?

– А он мне сказал: «Молодец, товарищ Свинцов, хорошо дрался, грамотно дрался».

– А шё ты такое сделал?

– А я поклал немножко фашистов в рукопашной.

– Сколько?

– А я семерых поклал.

Аркадий молча смотрел на Сашу.

Саша виновато переминался на своих слоновых ногах, бормоча:

– Пулемет-то я сейчас почищу, так уж вышло, понимаешь…

– Не, кроме шуток, семь штук?! – закричал Аркадий, и его худое надменное лицо расплылось в довольную улыбку. – Вот это да! Вот это спасибо! Поддержал марку пулеметного расчета.

И своей длинной тонкой рукой он крепко потряс тяжелую Сашину руку. Гигант покраснел от радости. Похвала друга была для него, пожалуй, не менее дорога, чем боевая медаль, к которой он был представлен за это дело.

На следующий день, когда отражали контратаку, Аркадия и Сашу постигла неприятность. Снаряд разорвался возле них. Они окликнули друг друга:

• Предыдущая
• 5/24
• Следующая