Противостояние 2 - Югорская Любовь "lyugorskaya" - Страница 8

Катя притихла, слушала всё время, но я чувствовала биение её сердца в грудной клетке. Спрашивает дрожащим голосом:

– И что? Бог услышал блудницу?

– Да, дорогая моя. Услышал и оживил сына матери. Молилась-то она искренне, с жалостью и состраданием, с надеждой, что Бог, если есть, то услышит и поможет. Кроме того, Бог и её спас. После увиденного и пережитого женщина раскаялась и ушла в монастырь молчальниц.

– Мне кажется, я все поняла. Буду стараться молиться от всего сердца. Спасибо вам.

– И тебе всех благ. Да укрепит тебя Господь в силе Своей. Милость и щедрость Божей Матери да будет вам во спасение. Звони, если что, не смущайся. Враг не дремлет. Будь бдительна, осторожна. Храни вас Бог.

РАССКАЗ (ИСПОВЕДЬ) НАДЗИРАТЕЛЬНИЦЫ ЖЕНСКОЙ КОЛОНИИ

«Укажи мне, Господи, путь, по которому мне идти, ибо к Тебе возношу я душу мою.» Псалтырь гл. 142.

Однажды в один из простых рабочих дней, уже после обеда, в комнату вошла молодая, красивая женщина.

Всё хорошо, но уж очень большая. Я с восторгом и удивлением посмотрела на неё.

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, хорошая. Небось спортсменка?

– Да, вроде того.

– Проходи, присаживайся. Телом ты здорова и ликом хороша, что же тебя привело сюда?

– Бабушка, я жить не хочу и руки на себя накладывать боюсь.

– Камушек на душе?

– Это не камень, это глыба какая-то, и носить его у меня уже нету сил.

– Да что же это за беда с тобой приключилась, что и свет белый стал не мил.

– Если я вам расскажу, кто я такая, вы меня не выгоните?

– Убийца?

– Да, убийца. Я надзиратель женской тюрьмы.

В комнате наступила гнетущая тишина. В мыслях испросив у Господа благословения, дабы не осудить в душе пришедшую, я тихонько взяла её за руку, прижала к своей груди и, глубоко вздохнув, промолвила:

– Я тебя очень внимательно слушаю.

Она сразу как-то осунулась, тело, до этого постоянно находившееся в напряжении поникло, и из больших глаз потекли обильные слезы. Немного пошмыгав носом, она начала своё повествование.

– Зовут меня Ольга. Мне 45 лет. Родилась и выросла в глубинке России в поселке городского типа, жители которого в основном работали на зоне, находящейся в пяти километрах от поселка. Нас у отца с мамой трое детей. Мать всю жизнь проработала санитаркой в больнице, а отец в охране на зоне. Жили в двухкомнатной квартире в большом, барачного типа, доме. Своего рода, ведомственное жильё для работников тюрьмы. По окончании школы я в областном центре закончила училище на швею и вернулась домой. Дальше учить меня было не за что. Да и младшие наступали на пятки. Ростом, силой и здоровьем, как видите, я удалась на славу. Мать с отцом не знали, как меня прокормить. Ела всё подряд, что только можно было есть. Замуж не предлагал никто и близко. Кому такая громадная нужна. Однажды мать в сердцах, увидев пустую кастрюлю из-под борща, не выдержала и упрекнула в том, что я скоро и их поем. Она права. Прокормить такую корову на их мизерные пенсии невозможно. Я и решилась. На другой день, надев что-то более-менее хорошее из одежды, я пешком направилась в зону. Думаю, может возьмут хоть посуду мыть, а вышло всё по-другому.

В воротах спросили: Зачем пришла? И услышав, что хочу устроиться на работу, молодые солдатики, захихикав пустили на территорию. Стало страшно. Меня привели сразу к начальнику колонии. Небольшой, хлипкий мужичок с колючим, холодным взглядом окинул меня с ног до головы, как вещь на рынке. Потом кому-то что-то приказал по телефону, пригласил меня посидеть и подождать. Вскоре в кабинет вошли две здоровые тётки и ввели в наручниках девчушку, больше похожую на озлобленного мальчика. Мне в руки дали дубинку.

– Сможешь её ударить?

– А зачем?

– Просто ударить, и всё. Не думая, зачем.

– Нет, не смогу.

И вдруг этот злой комок начал визжать и материться.

– Ага, что ссышь? Да я бы тебе эту дубинку вогнала по самое не хочу.

Девочка начала матерно ругаться. Я остолбенела, а потом, ухватив дубинку, стала её бить. В меня как-будто что-то вселилось. Я била её с таким остервенением, что меня еле смогли оттащить. Не знаю, что со мной случилось, но с той минуты кроме зла и ненависти ко всему миру в моём сердце ничего больше не осталось.

Еле достав своей мелкой рукой до моего плеча, начальник удовлетворительно похлопал и сказал, что берёт меня на работу, и я пошла оформлять документы. Кроме всего прочего, узнав о моей семье и квартирных условиях, начальник выделил мне комнату прямо в зоне.

– Нечего ходить пешком на работу каждый день так далеко. Питаться тоже будешь здесь сколько тебе влезет.

От такого счастья я готова была убить любого, кто хотя бы косо смотрел на моего благодетеля. Так я начала зарабатывать себе на жизнь. Одежда и еда были бесплатными. Зарплату платили хорошую. Я даже младшим стала помогать. Они меня всегда ждали в гости, как снабженца, но не как сестру. На сберкнижке начала собираться солидная сумма. В своей работе я проявляла особое рвение и усердие. Скоро это почувствовали на себе все заключённые. Если из какой-нибудь камеры или на прогулке в мою сторону неслось что-то наподобие: Сука или зверь, я смертным боем била всех в камере или тех, кто прогуливался. Вскоре выкрики прекратились. Попадало и храбрым, и трусливым, и вовсе невинным. Самым наглым и отъявленным портила лицо или после побоев не допускала медика, покуда раны не начинали гнить и источать зловоние. Вновь прибывших полушепотом предупреждали о монстре среди надзирателей. Поглядывая в сберкнижку, я всё надеялась заработать побольше и уйти с этой работы, но тут кто-то там у власти… Ах, если бы мне его в руки, решил, что народ зажил богато, и в один миг людей раздели, как проститутку. И у меня, как у всех на сберкнижке, оказался ноль без палочки. Тут я озверела совсем. Уж, кажись, и придраться не к чему было. Везде чистота, блеск, дисциплина, какой нет ни в одних войсках. Я била их просто так. То за накрашенные губы, то за выщипанные брови. Мне казалось, что жизнь закончилась, а видеть изо дня в день и из года в год только одних воров, убийц и извращенцев у меня уже не было сил. И вот, однажды, мне приказали в актовом зале собрать человек двадцать заключенных. Желательно, не грубиянок и аккуратных. Значит, какое-то мероприятие, лекция, проверяющий, или репортер какой-то приехал. Мои товарки по работе быстренько согнали всех более-менее надежных в зал и приказали сидеть тихо. Не перебивать выступающего. Так как других развлечений, кроме работы, телевизора и пожрать у меня не было, я тоже пришла в зал и села в первом ряду с краю. Заключенные сидели до того тихо, кажется, и дышать перестали. А вот и лектор. Ожидавшие увидеть толстого лысого мужика с портфелем, недовольно загудели, т.к. в дверях появилась худенькая, синюшная, в длинной рясе и платке, повязанном чуть ли не на все лицо и закрывающем весь лоб, девушка.

– Монашка, что-ли? Этого ещё нам не хватало.

– Небось под мужиком не была ни разу.

– Да кто на такую и позарится? Может быть, шалава. Натаскалась, а теперь вот святую из себя корчит. Я, чуть повернув голову, посмотрела на озлобившихся и расслабившихся заключенных. Все замерли.

–Мир вам, сестрички – промолвило это что-то, обтянутое кожей.

– Ну ты даешь. Нашлась сестричка. Может, с нами хочешь остаться? – Загорланила рядом со мной сидящая с десятилетним стажем отсидки рыхлая деваха.

Я не задумываясь со всего маху ударила её дубинкой по башке. Из лопнувшей на голове кожи хлынула кровь. Зэчка заскулила. И вдруг этот скелет в рясе срывает со своей головы белоснежный платок, бежит к только что оскорбившей её женщине и закрывает кровавую рану. То, что мы увидели повергло нас в шок. Голова монашки была почти без волос. А с одной стороны, вместо кожи на лице, тоненькая розовая плёночка, даже видно пульсирующие жилки. Голову побитой мною зэчки монашка прижимала к себе правой рукой, левая же висела плетью. Я, зная выходки и характер своих подопечных, легко, как пушинку, переставила нашу странную гостью на её место и сказала, что посторонним запрещено приближаться к осужденным.