Любимые не умирают - Нетесова Эльмира Анатольевна - Страница 33

• Предыдущая
• 33/75
• Следующая

  На следующий день сын не привел детей к Ольге Никитичне и, как та услышала, пристроил их у тещи.

  Никитична готовилась к приезду дочери и внука. Вместе с Силантием особо вымыли одну из комнат, убрали из нее лишнее. А когда все подготовили, человек предложил робко:

  —   Олюшка! Давай Волчиху позовем.

  —   Татьяну?

  —    Ну да! Может, кто и не доверяет бабе, но знахарка она путевая!            Одни грыжи и геморрои заговаривает. Разве это серьезно? Тут отец, чахотка! С ней Татьяне не сладить. Здесь лишь один человек сумеет помочь,

ты о нем тоже знаешь, я про лесника, Никодима Акимовича,— глянула на мужа.

  —   Вона как ты надумала! Я про него навовсе подзабыл, давно не видел. Живой ли дед? А и как уломать старика? Слыхал, навроде не лечит теперь, никому не берется подмогать. Сам хворает...

   —  Все болеем. Давай его навестим,— предложила Силантию.

  —...А чего вы ко мне сами пришли, без девки своей? Вот гляну ее и скажу вам, берусь выходить иль нет? Когда она приедет, приводите. Чего за глаза будем впустую молоть? Несурьезно эдакое,— проводил до крыльца.

  А через неделю приехали Катя с сыном. Димка сразу узнал бабку и деда, потянулся к ним, улыбаясь, попросился на руки.

   —  Да ты совсем большой стал! Смотри, как вырос! Настоящий мужчина! — взяла Ольга внука на руки, обняла дочь. Та заметно похудела, постарела. Лицо покрылось частыми, мелкими морщинами.

   —  Все, мамка! Помирать я к вам приехала. За ту записку Бог меня покарал. Виновата! Если можете, простите! — попросила глухо.

  —   Закинь глупости! Сын совсем малой, об нем надо думать и жить! — оборвал дочь Силантий.

  —   Отец! Милый мой папка! Я уже не та малышка, какую можно успокоить сказкой. Я знаю, почему меня в больницу не взяли. Глянули рентгеновский снимок врачи, переглянулись молча. И... отправили помирать домой. Кому нужны смертельные исходы? Сама чувствую, недолго осталось свет коптить. Одного прошу, сына не бросьте! Он с Колькой не сможет, следом за мной уйдет, сгорит, как лучинка.

   —  Кать, успокойся! Мы с Акимычем договорились о тебе. Велел привезти к нему. Может он возьмется лечить,— перебила Никитична дочь.

  —   Поздно, мамка! Я сама чую, что упустила время. Теперь его не вернешь...

  Всю ночь вздрагивала Ольга, прислушиваясь к кашлю дочери. Та стонала. А утром вышла из комнаты бледная, потная, обессиленная.

  —   Отец на конюшню пошел. С ним поедешь к Акимычу. Я на ферму пойду. Не обижайся, работу нельзя бросать,— будто извинилась перед Катькой.

  —   Ты уж прости, что свалилась на головы новой обузой,— опустила голову дочь.

  —   Сядь поешь.

  —   Не хочу. Поеду натощак, так лучше.

   ...Силантий усадил Катьку в сани, укутал в тулуп

и погнал резвую кобылку за деревню, туда, где за колхозными полями виднелась полоса леса.

  Димка дремал на руках у матери, пригревшись под тулупом. Поскрипыванье снега под санями, свежий морозный воздух, тихие голоса родных людей убаюкивали мальчонку. А взрослые говорили о      своем:

  —   Ты только мамке не скажи, ладно? — попросила Катя Силантия и призналась:

  —   В моей болезни комбинат вовсе не виноват. Все Колька, он, козел, меня выгонял на балкон босиком и раздетую. А на улице собачий холод. До середины ночи, а то и до утра в дом не пускал. Я уже полуживая вваливалась. Только на работе согревалась. Бабы горячим чаем спасали. Возвращалась домой, он меня опять закрывал на балконе, как кошку нашкодившую, издевался, как хотел. Покуда там сознанье не потеряла. Тогда он заволок и в ванну с горячей водой сунул. Я дышать перестала. Он вызвал врачей с неотложки, сказал, будто я пьяная! Они меня в больницу привезли, взяли кровь на анализ. Алкоголя в ней не обнаружили. Но поверили Кольке что выпиваю. Предупредили, пригрозили лечить от пьянства, как алкашку. Ни одному моему слову не поверили.

     —      Почему ты в дом не вернулась, к нам? Пошто от козла столько мук приняла? Что надобно в том городе, коль ты свому мужику постыла? Зачем силой себя навязываешь? Ить даже свинья, коль единожды ударишь, в другой раз не подойдет. Ты ж человек, хоть и баба! Нешто гордости не стало? Сколько глумленьев над собой дозволила иль заместо головы редька на плечах растет?

     —      Папка, не добавляй. И без того горько. Семью хотела сберечь всеми силами, а не смогла,— заплакала баба.

     —      Цыть! Подбери сопли.

     —      Я ж к чему сказала тебе, чтобы, когда умру, правду знал.

     —      Да не приведись что стрясется, я с того змея башку сверну! — пообещал Силантий, подъехав к избе Акимыча. Тот, приметив гостей, вышел на крыльцо. Внимательно всмотрелся в лицо Кати, та съежилась под пронзительным взглядом. О леснике по деревне всякие слухи ходили. Называли старика колдуном и лекарем, говорили, что он даже с медведями умеет общаться, понимает волков, умеет позвать любую зверушку, и никто из них не причиняет вреда Акимычу и его дому.

     —      Чего стоите? Входите в избу! — открыл двери лесник, и сам вошел следом.

     —      Садись вот сюда, поближе к окну, дай на тебя

      при свете гляну! — указал Катьке на табуретку, велел снять платок.

     —      Что же это ты, шельма, хмельным балуешь? Иль не совестно тебе, бабе? — смотрел на женщину строго и продолжил:

     —      Оттого с мужиком разлад, колотит за твой грех и глупство, нешто с собою сладить не сумеешь? Ить до беды недалеко. При твоей хвори хмель худче яда. Сдохнешь без времени, а и закопать станет некому. На что свою семью срамишь, окаянная?

  Катька сидела ни жива, ни мертва, думая лишь

одно:

  —   Как этот сушеный катях узнал про все, кто ему меня выдал вместе с требухой?

  —   А будешь ругаться и гнилое думать, сгоню с избы сраной метлой и откажусь помогать! — посуровел Акимыч. Катька со страху на колени встала:

  —   Дедуня, милый, если можно, ради дитенка помоги! Маленький еще, как без меня жить будет? Ради Христа Спасителя, сжалься! Грешная я, тяжко мне в свете. Если б не сын, давно б ушла!

  —   Не сказывай глупство! — оборвал лесник.

  Силантий сидел возле печки, сгорая от стыда.

Он и не предполагал того, что услышал. Не будь здесь Акимыча, выдрал бы Катьку вожжами.

  А старик пересадил бабу под иконы, зажег лампаду, тихо молился, внимательно смотрел на иконы, свет от лампады. Когда он встал с колен, Катька приметила, как изменилось лицо Акимыча, оно разгладилось, посветлело.

  —   Так вот что проскажу тебе, голубушка! Хворь в тебе завелась сурьезная. Дитенка свово родителям отдай! Слышь, Силантий, на полгода бери. Так я тебе велел! Неможно мальцу быть с мамкой! Зараза, что в ей, ползучая. Могет дитя сгубить. Токмо разделив, сбережем обоих. Но и девку к тебе не допускаю. В моем доме останется, пока целиком не выхожу. Неможно ей с вами жить. Когда сгоню хворь из ней, тогда заберешь свою дочку. А теперь, поезжайте с Богом. И не кручинься, подмогу твоей Катерине. Живая приехала, воротится здоровой...

  Не дав даже поцеловать сына, не велел выйти проводить.

       —    Сиди тут смирно и не суй свой нос во двор, там и без тебя студенно нынче! — вернул в избу, огрев сердитым взглядом.

       Катя потеряно присела к столу, осмотрелась.

       —    Чего бездельничаешь? Ты тут не гостья! Давай в избе приберись, покуда я тебе снадобье сготовлю,— начал доставать из шкафчиков, с полок пакетики, мешочки, свертки, банки. Поставил на печку чугунки и кастрюльки, сыпал в них щепотками, отсчитывал ложками пахучие семена, травы, цветы, коренья, что-то шептал, перетирал в руках сухие листья крапивы, цвет зверобоя, засыпал в кипяток и принял с огня чугунок. Потом принес из кладовки банку с медвежьим жиром и, велев бабе помолиться, отмерил в чашку ложку жира, заставил Катьку выпить его.

       Женщина едва проглотила. Резкий запах, неприятный вкус, отталкивали, но Акимыч стоял рядом, внимательно следил.

• Предыдущая
• 33/75
• Следующая