Киммерийское лето - Слепухин Юрий Григорьевич - Страница 62

• Предыдущая
• 62/97
• Следующая

Вот и прекрасно, завтра он с ней поговорит. Она не может не знать — хотя бы в самых общих чертах, — что случилось с ее ученицей, да еще приятельницей сына.

Жаль, что он не знает ее имени-отчества, иначе можно было обратиться в адресный стол и побывать сегодня же у нее дома. Ждать еще сутки? Но ничего другого не остается — только ждать. И пока не думать, не строить никаких предположений. За эту бессонную ночь в купе, под храп верхнего соседа и неумолчный рокот колес под полом, он уже все передумал, перебрал все возможные варианты случившегося с Никой и так и не додумался ни до чего определенного. Что могло вынудить ее к этому бегству? Будь дома родители, самое простое было бы предположить какую-нибудь бурную домашнюю ссору — может быть, даже из-за него, из-за их переписки; кто знает, в конце концов, как они к этому отнеслись…

Но Ника неделю назад писала ему, что родители уезжают в отпуск, то же подтвердила сегодня и соседка. Значит, дело не в родителях. Но в чем тогда?

Нет, сейчас бессмысленно ломать голову над этим вопросом, если он хочет сохранить ее ясной и способной к трезвым размышлениям. Нужно просто взять себя в руки и дождаться завтрашнего утра.

Взять себя в руки оказалось не так просто. Внешне Игнатьев был спокоен — он не налетал на прохожих, не разговаривал сам с собой; расспросив дорогу, вышел переулками к станции метро, приехал в центр, зашел побриться, позавтракал, позвонил приятелю и договорился о ночлеге. Потом просто бродил по улицам, прикуривая сигарету от сигареты. Лавки букинистов были закрыты, он посмотрел в маленьком душном кинотеатрике совершенно идиотский фильм, снова ходил, пока ноги не налились чугунной усталостью, и наконец, пообедав в какой-то забегаловке, поехал в Лефортово к Сашке Демидову. Утро вечера мудренее.

И действительно, утром он узнал если не все, то, во всяком случае, самое существенное. Ники, правда, в школе не было, зато Татьяне Викторовне Болховитиновой объяснять ничего не пришлось.

— Я догадываюсь, — сказала она, когда Игнатьев представился и начал было излагать цель своего прихода. — Это вы руководили экспедицией, где Вероника работала летом?

— Отрядом, — уточнил он машинально. — Только отрядом.

— Да, да. Я о вас слышала от нее. Вы, вероятно, приехали узнать…

— Да, я… Ника мне позвонила — позавчера вечером, но ничего толком…

— Вчера я получила ее письмо, она отправила его в субботу, перед отъездом.

— Значит, она действительно… уехала? — охрипшим вдруг голосом спросил Игнатьев. — Но почему? И куда?

— Куда — я еще не знаю, но это можно выяснить, — сказала преподавательница. — А вот что касается «почему»… как бы вам сказать. Ну, в общем, Ника уехала по семейным делам.

— Татьяна Викторовна, — помолчав, сказал Игнатьев. — Я понимаю, вы не можете быть слишком откровенны с незнакомым человеком… тем более когда речь идет о чужих семейных делах. Но поверьте, что все, касающееся Ники Ратмановой, для меня важно.

— Я понимаю, но… Словом, пока могу сказать вам только одно. У Ники есть старший брат, который живет отдельно от семьи. К нему она и уехала.

— Без ведома родителей?

— Да. Но родителям я уже сообщила.

Игнатьев помолчал, разглядывая пластиковое покрытие пола.

— Вы можете мне показать ее письмо? — спросил он.

— Я оставила его дома. Оно совсем короткое: Ника пишет, что накануне говорила по телефону с сестрой, которая живет в Новосибирске, и та дала ей адрес брата…

— Ч-черт! — воскликнул Игнатьев, ударив себя по лбу. — Ведь у меня же есть ее телефон! Разумеется, она должна быть в курсе всего!

— Вы знаете сестру Вероники?

— Ну да, они же вместе были в Крыму… Но какой идиот — уже вчера утром мог позвонить в Новосибирск, ведь я сутки болтаюсь в Москве…

— Позвоните сегодня. Ну, а что вы намерены делать дальше?

— Как — что? Узнаю адрес и поеду туда.

— Прямо сразу? — подумав, спросила Татьяна Викторовна.

— Конечно! А вы считаете…

— Я бы, пожалуй… выждала день-другой. Мне кажется, так будет лучше, Дмитрий Павлович. Девочке нужно дать время в чем-то разобраться самой… вы понимаете? Тем более, если уж говорить откровенно, вряд ли ей будет приятно ваше присутствие там… хотя бы в эти первые дни. Насколько я догадываюсь, у Ники отношение к вам не просто дружеское… а в таких случаях, Дмитрий Павлович, потребность в душевной откровенности часто сочетается с повышенной ранимостью и… ну, условно назовем это стыдливостью. Вы понимаете, что я хочу сказать? Выждите еще день-другой, а потом поезжайте. С родителями Ники вы уже знакомы?

— Нет.

— Отложите и это. Сейчас, как вы понимаете, просто не время. Что вы должны сделать в первую очередь, так это позвонить в Новосибирск. Вот если бы ее сестра смогла немедленно вылететь к ней… Или пусть хотя бы попытается связаться по телефону.

Когда они вышли из пустого директорского кабинета, где происходил разговор, оглушительный звонок возвестил перемену. Захлопали двери, коридор наполнился школьниками всех возрастов. Татьяна Викторовна сделала кому-то замечание строгим учительским голосом, перехватила какую-то старшеклассницу и напомнила ей о сегодняшнем факультативе. У одной из дверей, откуда только что начали выходить великовозрастные акселераты, она обернулась к Игнатьеву.

— А вот и мои питомцы — Вероникин класс…

Эти шли несколько более чинно, — один парнишка, правда, по-модному длинноволосый и даже едва ли не подвитой, дал вдруг козла и понесся по коридору. Другой, белокурый, в черном свитере, проходя мимо них, бросил внимательный, на секунду задержавшийся взгляд. «Не сын ли, — подумал Игнатьев, — что-то есть общее…» Он покосился на Татьяну Викторовну — та ничего не сказала, юноша в свитере прошел дальше с независимым видом. Да, пожалуй… И если это он, то можно понять, почему Ника так усердно его «соблазняла»: интересный юноша — высокий, широкоплечий, с умным и уже волевым лицом. А сходство определенно есть — короткий прямой нос, широко расставленные глаза. Болховитинова — он дал бы ей лет сорок пять, не больше, — была еще хороша собой, несмотря на утомленный вид и довольно заметную уже седину в каштановых, бронзового отлива волосах. Ранняя седина, впрочем, многим идет, если ее не пытаются замаскировать.

— Да, — сказал он, — взрослые у вас питомцы. Интересно, наверное, с такими работать?

— Интересно, — согласилась Татьяна Викторовна и добавила, подавив вздох: — Но как иногда бывает трудно…

Андрей тоже с первого взгляда догадался, кто этот загорелый незнакомец, стоящий рядом с матерью у дверей класса. Догадался сразу, по какому-то наитию. Впрочем, не совсем наитие: помогла наблюдательность. Загар! Такой загар может быть только у человека, который много времени проводит на солнце, и не здесь, в умеренных широтах, а где-нибудь там… в Крыму, скажем. На раскопках.

Он прошел мимо — мать не сочла нужным их познакомить, ей виднее. Да и права она. К чему? Подумаешь, радость. Но любопытно, чего это он примчался…

Из-за Ники — это понятно. Что все-таки случилось? Вчера, когда он вынул из почтового ящика конверт, надписанный знакомым почерком, его сразу, как током, ударило неосознанной тревогой. Почему Ника пишет матери, если завтра они увидятся в школе?

— Тебе, — сказал он матери, протягивая конверт. — Если не ошибаюсь, от Ратмановой.

Не проявляя больше интереса к письму, он вышел в коридор и занялся полкой, которую давно обещал закончить. Но, проработав несколько минут, не выдержал и вернулся в комнату — мать стояла у окна с расстроенным, испуганным даже, как ему показалось, лицом. Порывшись для вида в ящике письменного стола, где держал инструменты, Андрей, не оборачиваясь, спросил:

— Да, так о чем она — если не секрет?

— Что? — не сразу отозвалась мать. — А, ты о письме… Вероника некоторое время не будет ходить в школу. Ей пришлось уехать… ненадолго.

— Уехать? Как — уехать? Куда?

— По семейным делам, насколько я поняла…

• Предыдущая
• 62/97
• Следующая