Ничего кроме надежды - Слепухин Юрий Григорьевич - Страница 174
- Предыдущая
- 174/176
- Следующая
...Стоит добавить, что и здесь Юрий Слепухин полемизирует – впрочем, без всякого нажима, – с теми книжными внушенно-героическими представлениями о войне и оккупации, особенно, когда речь шла о партизанской или подпольной борьбе, которые в свое время так влияли на наше сознание, особенно у юного поколения. Писатель не входит в прямую полемику, но сохраняет свое видение происходившего. И этим также, в сущности, подтверждается уже всем нам понятная истина: война как великая и трудная тема литературы (и не только литературы) еще не закрыта.
Тем более ничего или почти ничего – за немногими исключениями – не было написано о том, что происходило в это время в самой нацистской Германии, переданного нам писателем как бы из первых рук, пережитого теми, кто был в одном поколении с автором, на себе узнавшем то, что выпало на долю многих. Логическая, личностная включенность романиста, который сам во многом шел теми же путями, какими шли юные герои его тетралогии, ощущается тут всего более, прежде всего в новизне и достоверности изображаемого и пережитого – и знакомыми нам, и новыми персонажами.
...Словом, откроем третий том цикла – роман « Сладостно и почетно » – одну из самых неожиданных и новых книг в русской литературе о войне.
В ней впервые – в художественной прозе – показано, что в это время происходит в Германии. По большей части – Дрездене. И связывает сюжетно этот роман с предыдущими судьба Людмилы Земцевой, попавшей в нацистскую Германию в 1941 году в качестве « остарбайтера » . Волею совпадения многих обстоятельств (в замысле романиста) она оказывается в центре потрясающих событий! Движение сюжета в третьей книге захватывает и своеобразную – антинацистскую немецкую интеллигенцию. Людмила оказывается прислугой (в сущности, приемной, пригретой дочерью) в доме профессора-искусствоведа Штольница. Она – сначала случайная знакомая, а затем и искренне, нежно любимая капитана немецкой армии, антигитлеровца Эриха Дорнбергера, молодого ученого-физика, более того – участника заговора против Гитлера, « заговорщика » , увы, погибшего, когда покушение закончилось неудачей. Понятно, разумеется, что эпизод с заговором, ставший в романе центральным, вовлекает огромное количество персонажей, делает сюжет не только многослойным, многоликим, но и нравственно, идейно напряженным.
...Кстати, почему роман так называется? Это – отголосок знаменитой фразы Горация: « Сладостно и почетно умереть за Отечество » . Так внушают себе участники террористического акта против Гитлера. Сюжет с неудавшимся покушением в « Волчьем логове » держит читателя в большом напряжении. Но, как известно, « политический блиц-криг » не удался. И в более глубоком смысле неудача эта лишь подчеркивает: жизнью правят не террористические акты, не счастливые или трагические случайности, а глубинные закономерности. К сожалению, XX век приучил нас надеяться на счастливый случай: революции, « переломы » и т.п. Но не от них зависят истинные судьбы людей и народов. Зато как много – и катастрофически! – нарушают в вековом течении жизни все эти перевороты и перестройки. Об этом, как мы видели, не раз ссылаясь на текст, особенно много размышляет – и показывает! – писатель в заключительной книге тетралогии – романе « Ничего кроме надежды » .
Теперь уже мы, читатели этого завершающего романа, переживаем не столько батальные сцены, хотя они и есть, а осмысление войны как трагической задачи « на засыпку » : или поймем, решим и выживем, или – так и будем снова и снова кидаться « из огня да в полымя! » . И поэтому здесь нужен писателю – и нам! – весь набор войны: ее быт, ее тылы – немецкий и советский, фронт, лагерь, оккупация, картины жесточайшей бомбежки английской авиацией Дрездена, воспоминания о блокадном Ленинграде... И – споры, споры – в себе и с другими, мысли разных людей, мысли неожиданные, непривычные, опасные. Но недодумав, недоспорив, не разобравшись в себе – не выжить: ни в войну, ни после войны...
Здесь особенно впечатляет многомерное восприятие и переживание войны. Пожалуй, единственное такое в нашей литературе. В романе меньше привычного в жесткости и наглядности боевых эпизодов, но зато мы видим войну во многих прежде отсутствующих (или скрытых) измерениях (поворотах, событиях). Война соединяла сложной связью русских и на чужбине, и в плену, да и в армии. Особенно это связано с русскими эмигрантами второго поколения (Болховитинов).
Вообще же, пожалуй, обо всем этом не писал никто: немецкая сторона в последний год войны (все слои, все души, все обстоятельства). Многое в размышлениях Болховитинова – это, вероятно, результат наблюдений, знакомств Ю.С., личного опыта автора, работа его души и мысли. К Кириллу Болховитинову это относится более всего. Но это чувствует и Сергей Дежнев, думая о прежней Татьяне: « Танин образ вдруг распался в его душе » . Да, изменились русские люди всех поколений, особенно же – молодежь, больше всего та, что прошла через оккупацию, побывавшая в фашистском рабстве... Это – измерения войны, которых, в сущности, не было во всей необозримой « военной » прозе полувека! Особые страницы романа – жизнь « остарбайтеров » в лагере (например, Шарнхорст). И это, тоже, пожалуй, впервые в русской литературе: в такой наглядности, достоверности, безжалостной обыденности. Вероятно, здесь, и – как писалось – на многих других страницах, Юрий Слепухин в психологической рефлексии опирается, несомненно, на немалый и нелегкий личный опыт.
Но и « другая » , немецкая сторона тоже открывается по-новому. Отступает немецкая часть, и мысли отступающих – новы и откровенны. Идет развал немецкой армии, прежде всего, духовный. Это погружение в человеческие души « другой стороны » – одно из самых своих открытий Ю.С. Всех людей война метит своей печатью. То, что писал Слепухин двадцать лет тому назад, только в наши годы становится явью отечественной литературы. Тут у него немало полемики с шаблонами прежней прозы о войне.
- Предыдущая
- 174/176
- Следующая
