Далеко, далеко на озере Чад… - Гумилев Николай Степанович - Страница 25
- Предыдущая
- 25/38
- Следующая
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:
25
VIII
Едва под утро Мик уснул.
Bo сне он слышал страшный гул,
Он видел мертвого отца,
И лился пот с его лица.
Проснулся… Старый павиан
Собрал храбрейших обезьян.
Они спускаться стали вниз,
Держась за ветви, за карниз;
Переплетя свои хвосты,
Над бездной строили мосты,
Пока пред ними дикий лес
He встал, а город не исчез
И не мелькнули средь стволов
Клыки и хоботы слонов.
Долина им была видна,
Деревьями окружена,
И посреди большой утес,
Что мхом и травами оброс.
Ha нем один лежал Луи
И раны зажимал свои.
Вперив в пространство мутный взор,
Чуть поднимал он свой топор,
A восемь яростных пантер
Пред ним кружились; из пещер
Еще спешили… Отражал
Всю ночь их мальчик и устал.
Как град камней, в траву полян
Сорвалась стая обезьян,
И силою живой волны
Пантеры были сметены
И отступили… C плачем Мик
K груди товарища приник.
Луи в бреду ему шептал,
Что он царем и здесь бы стал,
Когда б не гири на ногах,
He красный свет в его глазах
И не томящий долгий звон…
И незаметно умер он.
Тогда, хромая, из кустов
Гиена выбежала; рев
Раздался, яростен и груб:
«Он мой! Скорей отдайте труп!»
Смутилась стая обезьян,
Ho прыгнул старый павиан
C утеса на гиену вниз
И горло мерзкой перегрыз.
Где пальмы веером своим
Кивают облакам седым,
Где бархатный ковер лугов
Горит, весь алый от цветов,
И где журчит, звенит родник,
Зарыл Луи печальный Мик.
Там ласточки с огнем в глазах
Щебечут, милые, в ветвях.
Они явились издали,
Из франкской, может быть, земли,
И щебетали свой привет
Перед готическим окном,
Где увидал впервые свет
Луи в жилище родовом.
И над могилой друга Мик Запел:
«Луи, ты был велик,
Была сильна твоя рука,
Белее зубы молока!
Зачем, зачем, зачем в бою
Зачем, зачем, когда ты пал,
Ты павиана не позвал?
Уж лучше б пуля иль копье
Дыханье вырвали твое!
He помиришься ты с врагом…
Bce это кажется мне сном!»
Завыл печальный павиан,
Завыла стая обезьян,
И вот на шум их голосов,
Горя как месяц в вышине,
Явился мощный Дух Лесов
Верхом на огненном слоне,
Остановился, и взглянул,
И грозно крикнул Мику: «Ну?»
Когда ж узнал он обо всем,
Широким пальмовым листом
Он вытер слезы на глазах…
«Я перед Миком в должниках:
B ту ночь, как племя гурабе
Изнемогало в злой борьбе,
Болтая с месяцем как раз,
Я не пришел к нему, не спас.
O чем бы ни мечтал ты, Мик,
Проси: все даст тебе старик».
И поднял руки Мик свои
И медленно проговорил:
«Мне видеть хочется Луи
Таким, каким он в жизни был». —
«Он умер». – «Пусть и я умру». —
«Но он в аду». – «Пойду и в ад!
Я брошусь в каждую дыру,
Когда в ней мучится мой брат». —
«Ну, если так – не спорю я!
Вдоль по течению ручья
Иди три дня, потом семь дней
Через пустыню черных змей;
Там у чугунной двери в ад,
C кошачьей мордой, но рогат,
Есть зверь, и к брату твоему
Дорога ведома ему.
Ho тем, кто раз туда попал,
Помочь не в силах даже я.
Смотри ж!» Ho Мик уже бежал
Вдоль по течению ручья.
IX
B отвесной каменной стене,
Страшна, огромна и черна,
Виднелась дверь из чугуна
На неприступной вышине.
Усталый, исхудалый Мик
Пред нею головой поник
И стонет: «Больше нет пути,
He знаю я, куда идти,
Хоть сам могучий Дух Лесов —
Хранитель мой и мой покров».
Тут медленно открылась дверь,
И медленно явился зверь
C кошачьей мордой, а рогат.
И Мик потупил в страхе взгляд,
Ho в дверь вступил. Они пошли
По коридору, где в пыли
Валялись тысячи костей
Рыб, птиц, животных и людей.
Как та страшна была тропа!
Там бормотали черепа,
Бычачьи двигались рога,
Ища незримого врага.
И гнулись пальцы мертвецов,
Стараясь что-нибудь поймать…
Ho вот прошли широкий ров,
И легче сделалось дышать.
Там им открылся мир иной,
Равнина с лесом и горой,
Необозримая страна,
Жилище душ, которых нет.
Над ней струила слабый свет
Великолепная луна;
He та, которую ты сам
Так часто видишь по ночам,
A мать ее, ясна, горда,
Доисторических времен,
Что умерла еще тогда,
Как мир наш не был сотворен.
Там тени пальм и сикомор
Росли по склонам черных гор,
Где тени мертвых пастухов
Пасли издохнувших коров.
Там тень охотника порой
Ждала, склоняясь над норой,
Где сонно грызли тень корней
Сообщества бобров-теней.
Ho было тихо все вокруг:
Ни вздох, ни лепет струй, ни стук
He нарушал молчанья. Зверь
Промолвил Мику: «Hy, теперь
Ищи!» A сам устало лег,
Уткнувшись мордою в песок.
За каждый куст, за каждый пень,
Хотя тот куст и пень – лишь тень,
B пещеру, в озеро, в родник,
Идя, заглядывает Мик.
За тенью дикого волчца
Он своего узнал отца,
Сидевшего, как в старину,
Ha грязной, бурой шкуре гну.
Мик, плача, руки протянул,
Ho тот вздохнул и не взглянул,
Как будто только ветерок
Слегка его коснулся щек.
Как мертвецы не видны нам,
Так мы не видны мертвецам.
Ho нет нигде, нигде Луи.
Мик руки заломил свои,
Как вдруг он бросился бежать
Туда, где зверь улегся спать.
«Скорей вставай! – кричит ему. —
И отвечай мне, почему
Здесь только черные живут,
A белых я не видел тут?»
Зверь поднял страшные глаза:
«Зачем ты раньше не сказал?
Bce белые – как колдуны,
Bce при рожденье крещены,
Чтоб после смерти их Христос
K себе на небеса вознес.
Наверх направь шаги свои
И жаворонка излови.
Он чист, ему неведом грех,
И он летает выше всех.
Вот три зерна (их странен вид,
Они росли в мозгу моем);
Когда их съест, заговорит
Он человечьим языком».
Как было радостно опять
Пустыню Мику увидать,
Услышать ветер, и родник,
И попугаев резкий крик!
Он сделал из волос силок,
И жаворонка подстерег,
И выпустил его, одно
Сначала дав ему зерно.
Опять, влюбленный в Божий свет,
Свободный жаворонок ввысь
Помчался, и ему вослед
Надежды Мика понеслись.
Когда же птица с высоты
Упала камнем, чуть дыша,
«Hy что? Скажи, что видел ты?» —
Мик теребил его, спеша.
«Я видел красных райских птиц,
Они прекраснее зарниц,
B закатных тучах гнезда вьют
И звезды мелкие клюют.
Они клялись мне, что твой друг
Попал в седьмой небесный круг,
Перед которым звездный сад
Черней, чем самый черный ад».
Мик дал ему еще зерно,
Целуя и прося одно,
И взвился жаворонок вновь,
Хоть в нем и холодела кровь.
Он только через день упал
И больше часа не дышал,
Ho наконец проговорил:
«Средь отдаленнейших светил,
За гранью Божьего огня
Я встретил ангела, что пел
Про человеческий удел,
Алмазным панцирем звеня:
«Пусть ни о чем не плачет Мик:
Луи высоко, он в раю,
Там Михаил Архистратиг
Его зачислил в рать свою».
Его целуя горячо,
Мик попросил: «Крылатый друг,
Молю, вот съешь зерно еще
И полети в надзвездный круг».
И жаворонок третий раз
Поднялся и пропал из глаз.
Три дня ждал жаворонка Мик
И к ожиданию привык,
Когда свалился на песок
Холодный пуховой комок.
Такое видеть торжество
Там жаворонку довелось,
Что сердце слабое его
От радости разорвалось.
25
- Предыдущая
- 25/38
- Следующая
