В небе Чукотки. Записки полярного летчика - Каминский Михаил Николаевич - Страница 56
- Предыдущая
- 56/84
- Следующая
Но вместе с тем в одной партии с ними был и Пухов. А партийным в нем были только слова. Он умело ими пользовался, закрывая нам рот. Таких, как Пухов, в партии немного, но они есть. Я видел их и раньше, в том числе и около дела Гроховского. Но там они не играли решающей роли, так как не были у руководства.
Карьерист у руководства — человек опасный для людей и дела. Я лежал и думал: «Какой я коммунист?, Ведь вместе с Мажелисом и я виноват в том, что торжествует чванливая наглость и угнетена партийная правда человеческих отношений».
Нельзя быть беспечным к таким вещам, нельзя уклоняться от борьбы! Правильно сказал Щетинин: с такими надо бороться умно. Их голыми руками не возьмешь! Но что конкретно значит «умно!» — я еще не знал. Жизнь еще будет учить меня уму–разуму.
КОНКИН
Вероятно, каждый из нас независимо от того, какую профессию он имеет, помнит хотя бы одного учителя. Что касается меня, то первые и, пожалуй, самые нежные уроки смелости и здравого смысла в Арктике я получил от Евгения Михайловича Конкина.
Он был командиром северного отряда и заместителем командира авиагруппы. На его плечи легла главная ответственность и основная забота об организации поисков пропавшего самолета.
Еще не видя Конкина в глаза, я уже знал, что на Чукотке он впервые побывал в 1933 году в составе отряда Ляпидевского. Вместе с Кукановым отряд должен был эвакуировать пассажиров с кораблей, зазимовавших у мыса Биллингса. Но в феврале 1934 года был раздавлен льдами и утонул пароход «Челюскин», и Конкин летал в лагерь челюскинцев вторым пилотом на самолете Анатолия Ляпидевского. При повторном полете сдал один из моторов, и самолет потерпел аварию около Колючинской губы. Конкину досталась «работка» по спасению наиболее ценного оборудования. Немало дней он прожил возле самолета в палатке, в ярангах чукчей, совершал поездки на собачьих нартах. Еще мне было известно, что Конкин участник гражданской войны, старый коммунист, морской летчик, командовавший отрядом в военной авиации.
Через несколько дней после отлета Пухова с базы самолет Н–67 был вновь подготовлен к полетам. Но ни Пухов, ни Конкин никаких распоряжений не давали. И вдруг где–то в середине февраля над Анадырем появились два Р–5. Я был на аэродроме и присутствовал при приземлении Н–42 и Н–44. Крупный мужчина, немного больше сорока лет, с полным медно–красным лицом, большим носом и чуть выпуклыми глазами, по–хрустывая кожей мехового реглана, энергично и решительно подошел прямо ко мне:
— Каминский?
— Так точно!
— Конкин! — протянул он руку, и я ощутил крепкое рукопожатие,
— Заждался?
В этом вопросе мне почувствовалась сочувственная ирония, вроде бы так: «Хватит бездельничать — пора и поработать!»
— Еще бы!
— Ну вот, знакомься с ребятами, а мне скажи, как найти политотдел. С тобой поговорим после.
— Евгений Михайлович! За командира у нас остался базовый механик Мажелис, он же парторг отряда. Он и проводит вас к Щетинину.
Ответ Конкина меня удивил:
— А мне наплевать, кого Пухов оставил за себе. Я знаю, что ты летчик, значит, ты и командир. Не строй из себя казанскую сироту!
Я почувствовал, что краснею до корней волос, а Конкин, увидя это, похлопал меня по плечу и сказа?
— Ну–ну! Не расстраивайся. Нам работать надо, а не обижаться! Через час вернусь — поговорим по душам. — И отошел к Мажелису.
Я направился к самолетам, где, не торопясь представляться, летчики помогали механикам чехлить и закреплять машины. Это были здоровые ребята, все, как один, одетые в меховые малицы, чукотские торбаса и пыжиковые шапки. Я остановился в нерешительности. Наконец один из летчиков подошел ко мне и протянул руку с дружелюбным выражением лица.
— Виктор Богданов!
— Каминский!
— Зовут–то как?
— Михаил.
К нам подошел второй летчик, назвавший себя Николаем Быковым, и они подхватили меня под руки:
— Иди показывай свои владения!..
С прилетом Конкина в Анадыре исчезли скованность, робость, люди распрямились, на авиабазе установилась атмосфера единомыслия и товарищества. Поначалу отношения между Конкиным и летчиками его группы меня поразили. Например, на какое–то замечание Конкина Богданов, как равный, ответил:
— Ну, это ты, батя, загнул!
Конкин никого не ставил перед собой по команде «смирно», не требовал повторения приказаний, а просто говорил, что и кому надлежит делать. Он выслушивал замечания с явным интересом, с чем–то соглашаясь, с чем–то нет, а когда ему продолжали возражать, притворясь, что гневается, обычно говорил:
— А я вот возьму палку да огрею тебя пониже спины, чтобы старших слушался!
И это означало, что дальше препираться бесполезно. ю слушались и любили. Все это было для нас поистине удивительно. Дух формализма, культивировавшийся Пуховым, покидал нас с опаской.
Вернувшись от Щетинина, Конкин разговаривать со Мной не стал. Только спросил, какой запас горючего у Н–67, и бросил;
— Завтра полечу с тобой!..
В какой–то книге я прочитал: «Когда умирает капитан, кочегар все так же бросает уголь в топку!» Это очень точный и глубокий образ. Наш капитан Волобуев со своими спутниками где–то погибал. Мы не сбывали об этом, но мы были молоды и продолжали г бросать уголь в топку». В каждом полете нам открывалось новое. Широко открыв глаза, я смотрел на то, что всего два года назад впервые видел отважный Куканов. Мы даже выходили за пределы карты Обручева — Салищева, на «белые пятна», и мое сердце замирало от восторга: «Я — по ту сторону изведанного!». Кругом синели еще никем не виданные горные цепи. В их ущельях извивались не имеющие названий реки. Они возникали где–то там, в центре этих могучих складок планеты. Реки — вначале лишь тоненькие ниточки, обвивавшие подножья исполинских вершин, — матерели от притоков и тоже уходили за пределы видимости. В последующем полете мы видели их продолжения, но не видели конца их пути. И все увиденное было абсолютно безлюдным на многие сотни километров.
Нет ничего более захватывающего человеческое воображение, как узнавание нового, никому не известного. Я вспомнил слова Марголина и подумал, сколько здесь работы геологам! Быть может, вот тут они найдут золото или олово и появятся потом города!..
Мы летели на трех самолетах развернутым строем. От Анадыря шли на север сперва по равнине, потом через горы до пересечения с Амгуэмой. Вдоль Амгуэмы делали галсы и возвращались параллельными маршрутами. Между самолетами был интервал километра четыре. По мысли Конкина, мы должны были «прочесать» всю местность, как граблями. Пространство, обозреваемое с одного самолета, должно перекрываться взглядом с другого. На равнине мы расходились, и горами сближались, чтобы просматривать ущелья долины.
Весь февраль и половину марта мы летали всякий погожий день по шесть–семь часов. Порой возвращались «с нервозом» на остатках бензина. Конкина не смущали ни ветер, ни капризы погоды. Он делал в<. чтобы найти экипаж Волобуева. И во всех полетах был со мной. Я понял, что он присматривается, изучает меня. Дав на земле задание, он почти не вмешивал в мою работу в воздухе. Однажды над крутыми горами мотор стал давать перебои. Увлекшись наблюдением землей, я пропустил время переключения баков. Это были неприятные мгновения. Когда мотор «забрал», я оглянулся на Конкина. Он поднял большой палец, показывая одобрение. После посадки сказал:
— Летать умеешь и гор не боишься. Молодец! Теперь мы можем и поговорить. А разговор короткий: что было, забыть — и наплевать! Я тебя Пухову не от дам. Работай смело и не оглядывайся назад! Понял?
Я был растроган и добрыми словами, и лаконичностью сказанного. Видимо, ему рассказал обо мне Щетинин.
— Спасибо, Евгений Михайлович!
У меня защипало глаза, и я поспешил отойти,
Самолет Н–43 мы не нашли. Через несколько месяцев, исследуя место аварии, я узнавал уже виденные мною окрестности. Хотя мы летали поблизости, складки местности скрадывали разбитый на склоне возвышенности самолет.
- Предыдущая
- 56/84
- Следующая
