Государь. Искусство войны - Макиавелли Никколо - Страница 2

Из неразменной тяжести повседневных мелочей и вырастает миф о золотом веке Флоренции. Время Лоренцо подходило для такого обожествления: в ту пору ценился не столько талант, сколько многогранность характера, словцо, жест. Прозвище «Великолепный» Лоренцо носил не зря. Хотя правление его длилось менее четверти века, правитель успел превратиться в легенду. Страстный поклонник искусства и науки, поэт (по большей части, непристойный), тонкий ценитель античности, бражник и бабник, язычник, пытавшийся перед смертью исповедоваться «настоящему» священнику и умерший без отпущения грехов. Вероятно, оба мальчика, Никколо Макиавелли и Джулио Медичи, воспринимали его как мифического родоначальника. С ним связано процветание государства, при нем нарождается новый флорентиец – образованный, успешный, циничный, умело пользующийся слабостями и людей, и бога. Никколо тоже – «племянник» Лоренцо, с таким же ощущением своего права и причастности к государству. И эта причастность и государственность мифологизируются именно потому, что уходят корнями в детство.

Мифологизация не всегда исключает скептицизм, иной раз даже ему способствует. Рисуя величественный образ, Макиавелли ухитрится заронить в нас искру сомнения: то ли ненадолго это величие, то ли сыщется в нем какой-то изъян, то ли неуютно в его тени. Никколо – тот самый мальчик, что всегда крикнет из толпы сакраментальное: «А король-то голый!» Но он, по крайней мере, понимает, что не будь король королем, никого бы не заинтриговала его нагота. Нагота короля – еще один миф, что идет на смену вере в монархию. Миф о ниспровержении мифов, самый опасный, самый соблазнительный. Разоблачитель презирает веру других людей, но верит в свои разоблачения. Так начинается наука историография.

Наш Никколо принадлежит к числу тех угрюмых людей, что даже о своем вполне благополучном и многообещающем детстве отзываются с кислинкой. В его кратких воспоминаниях педалируется бедность и незначительность семейства Макиавелли. Действительно, по сравнению с международными банкирскими домами Медичи или Барди Макиавелли бедны. Влияние их в государстве незначительно, в культурных кругах они тоже не блистали. Тем не менее это дворянская семья со своим гербом – на серебряном поле голубой крест с гвоздями по углам. «Гвоздь», а точнее «злой гвоздь» (mal chiavello), дал прозвание этому роду. Mal, «злой», не предполагает негативной оценки: этот корень встречается во многих итальянских фамилиях и означает силу, опасную для врагов.

В XV веке у семьи оставались небольшие имения, платившие кое-какой оброк. Другое дело, что доход от сельского хозяйства был невелик, и сколько-нибудь амбициозные сеньоры давно переселялись в город, превращаясь из нобилей в граждан – пополанов. Такой путь выбрала и семья Макиавелли, уже с XIII века отметившаяся в хрониках: в распрях между гвельфами – сторонниками папы и гибеллинами, стоявшими за императора, Макиавелли приняли сторону гвельфов.

Они занимали различные должности, в том числе высшую – «гонфалоньера справедливости», однако в республике гонфалоньеры сменялись каждые два месяца, так что говорить о преимуществе рода Макиавелли не приходится. Хотя это, разумеется, с какой стороны посмотреть. Подавляющее большинство сельского населения вообще не имело права голоса, да и многих других прав, и среди горожан далеко не все участвовали в политической жизни. Макиавелли входили в число нескольких сот избранных, то есть избиравших и избираемых, причастных управлению государством. Когда в игру вступил крупный капитал и разветвленные связи, политика сделалась уделом еще более узкого круга. Существенные должности занимали ставленники Медичи, в руках главы этого рода сосредотачивались все важнейшие внутренние и внешние дела Флоренции, а влияние остальных флорентийцев уменьшилось, однако семейство Макиавелли отнюдь не находилось в опале или нищете. Достаток у них был, по меркам феодалов или банкиров, скромный, но для рядового горожанина 110 флоринов годового дохода (согласно переписи 1498 года) – богатство. Немалой привилегией в ту эпоху было и образование, а тем более интеллигентная профессия – отец Никколо был юристом.

Небольшие имения в Сант-Андреа, Фонталле и под городком Сан-Кашьяно поставляли зерно, виноград и оливковое масло к столу синьора. В доме были книги – юридическая литература, римские классики и переведенные на латынь греки. Бернардо, отец Никколо, высоко ценил философов-моралистов, а также историков. Естественно, и дома, и в школе читали великого флорентийца Данте, хотя в зрелую пору Никколо явно отдавал предпочтение другому флорентийцу – Петрарке. Не чужда поэзии была и мать, донна Бартоломеа: она сочиняла церковные гимны и песнопения. Скорее поэтическое, нежели религиозное творчество – в полном соответствии с духом эпохи, о боге вспоминали гораздо реже, чем о философах и поэтах.

С семи лет мальчик изучал латынь, посещал городскую школу, где читал римских классиков, занимался с частным учителем математикой, в латыни дошел до стилистики, то есть до «аттестата зрелости». Изучал он и музыку, так что его образование вполне соответствует тогдашним стандартам.

Однако не в характере Макиавелли быть благодарным за то, что он получил, или сравнивать свои преимущества со жребием десятков тысяч менее счастливых людей. Этот государственник был в высшей степени приватным человеком и обостренно ощущал самого себя, свою избранность, неоцененность, недоданность. Полноправное общественное положение, недвижимое имущество и достойная профессия отца, сытная еда в доме и капиталец на черный день, книги, образование – всему этому Никколо подводит мрачный итог: «Я родился бедным и скорее мог познать жизнь, полную лишений, чем развлечений».

Был ли он уязвлен тем, что его не отправили в университет? И почему семья приняла такое решение? Чаще всего предполагают, что на учебу не хватило средств, но это больше похоже на отговорку. В университетах Италии учились и владетельные князья, и бродяги, не имевшие за душой ничего, кроме жажды знаний. Баснословных денег образование не стоило, к тому же флорентийский Студио едва ли не целиком содержался на деньги Лоренцо Медичи, и его молодой земляк мог рассчитывать на поддержку. Возможно, предлагаемое университетом профессиональное образование показалось не таким уж качественным, и Бернардо решил сам обучить сына. Диплом иметь необязательно, если юноша не собирается заниматься частной практикой – довольно и того, что Никколо вел дела семьи, общался с влиятельными людьми и в итоге выбрал дипломатическую карьеру. Юридические знания Макиавелли, из первых рук, «домашним» способом полученные, совершенно очевидны. С другой стороны, читающего мальчика университет мог бы привлечь как раз непрактичной своей стороной. Флорентийский Студио в ту пору бурно обновлялся, превращаясь в подобие платоновской Академии, там царили философы, поэты, исследователи античности, филологи, вписавшие свои имена в историю итальянской и мировой культуры.

Хотел ли молодой Никколо оказаться среди них? Чувствовал ли себя ровней этим светочам? Ответ опять выйдет двойственным, как все у Макиавелли. Не в его характере чувствовать себя ровней кому бы то ни было. Одинокий, много читавший, имевший обо всем собственное мнение, он ставил себя выше людей, живших старыми мифами, не способных, как он полагал, к критическому суждению, и все же завидовал им, уязвленный материальной нищетой и духовным убожеством – не знал греческого, не постигал тонкости модной в ту пору античной философии. В формальном образовании есть несомненные преимущества, особенно для одаренной и непростой души – оно приучает к равенству. Для Никколо оставались лишь обходные пути, и он взял свое, сделавшись не юристом, но политиком, не переводчиком, но комментатором Тита Ливия, не творцом истории, но автором «Истории». Так или иначе, с детства привыкший жить «из себя», жить книгами, а не общением с людьми, взмывая в высокомерии и сникая, он строил некий параллельный мир, то есть мир более мифический, чем все им разоблаченные мифы.