И передай привет полковнику - Смирнова Алена - Страница 14

• Предыдущая
• 14/28
• Следующая

В три часа дня, мстительно сделав вид, что полковнику надлежит питаться святым духом, а не котлетами, я отправилась по затверженному с вечера адресу. Между мной и матерью Славы был один квартал и единственный в нем приличный магазин. Миновать его было немыслимо, я целую неделю из дома не выбиралась. В театры и консерваторию я хожу не развлекаться, а переворачивать душу. Почему-то временами у меня возникает ощущение, что она залежалась на одном боку и ей необходимо сменить позу. Развлекаюсь я в магазинах. Там для этого полезного нервам занятия есть главное – продавцы. И постарше, еще не позабывшие свое величие времен дефицита, и помоложе, не помнящие даже, чему их в торговом училище обучали. Видимо, природу человека, продающего не свое, а чужое, и вынужденного расшаркиваться перед теми, кто в состоянии это чужое купить, не изменишь никаким капитализмом. Их любовь к богатым покупателям – миф. Богатые избалованы, полагают, что кое-кто рождается на свет с целью рано или поздно продать им пару башмаков и оправдать этим подвигом свое существование. Они отлично знают, сколько переплачивают за дорогую вещь. Поэтому, заставив продавца попотеть, частенько уходят без покупки. А это уже личное оскорбление: человек напрасно вился вокруг них мелким бесом, льстил, улыбался через силу, расточал комплименты. Кому же нравится унижаться даром! Покупатели бедные тоже у продавцов не в фаворе. Эти имеют социалистическую привычку орать, когда ими пренебрегают. Не так много сохранилось мест, где можно требовать равенства, где на вас обязаны обратить внимание и любезно поговорить только потому, что вы соизволили переступить порог. Нет, идеальный покупатель – это гражданка, а лучше обаятельный гражданин среднего достатка. С ним не обязательно душить свое настроение. И в зависимости от того, собирается ли он раскошелиться, легко выбрать остановку на канате общения, натянутом между подобострастием и хамством.

На сей раз в магазине нечего было наблюдать. Никто не расщедрился на смешную сценку, которую я могла бы использовать в качестве стимула к рекламной деятельности. Зато в одном из отделов я обнаружила великолепные шарфы из натурального шелка. При встрече с этим материалом моя кожа под руководством глаз всегда откалывает простенький номер – слегка напрягается и холодеет. Ощущение не из тех, что образуют кайф, но избавиться от него удается, лишь завладев причиной шелковой паники. Стоил каждый шарф столько, что попросить на него денег у своего более чем обеспеченного муженька я бы и в безалаберные годы любви постеснялась. Однако теперь у меня были свои деньги. Возле прилавка стояла еще одна любительница прекрасного и никак не могла выбрать из оранжевого и желтого достойное дополнение к своему голубому плащу. При этом она задавала вредные для самочувствия продавщицы вопросы: не полиняет ли шарф при стирке, какая температура утюга предпочтительна для его глажки и вообще, как он в носке. Как в носке натуральный шелк? Ну и дамы пошли. Я выбила в кассе чек, протянула его продавщице и сказала:

– Черный.

– Что черный?

– Шарф.

Она догадалась взглянуть на сумму.

– Черный один.

– Тем лучше.

– Девушка, – бестактно влезла уязвленная скоростью моего мотовства покупательница, – он же мрачный.

Я открепила бирку и нацепила шарф поверх своего белого плаща. Черные шляпа, сумочка и сапоги будто только этого и дожидались, чтобы превратиться в ансамбль. Девица тупой не была. Она была наглой, что гораздо хуже.

– А какой мне взять? – спросила она таким тоном, словно я нанялась к ней в стилистки.

– Честно?

– Честно.

– Никакой. Натуральный шелк необходимо выстрадать.

– Да?

Я пошла к выходу. Теперь из-за этого шарфа я не смогу купить те шикарные сиреневые брюки, которые присмотрела. Долго не смогу, между прочим. И возьмусь рекламировать лак для волос. А ведь собиралась отказаться: лак-то паршивенький, на себе проверяла. И еще придется снять с книжки проценты, хотя я зареклась не трогать деньги, которыми бывший муж ежемесячно развращает сына и гробит мое трудолюбие. Я прикоснулась к шарфу дрогнувшими пальцами и почувствовала, что они вновь становятся теплыми и гибкими. Купюры этого не могут. Это может только натуральный шелк. Поэтому выше нос, Полина. Интересно, а Измайлов разбирается в качестве шарфов?

Слава Ивнев начинал не в раю. У них с мамой была однокомнатная квартира в панельной «хрущобе» на пятом этаже. Поднимаясь, я волновалась. И немного трусила. Доказывала себе, что Измайлов все предусмотрел, что я, спросив, через несколько минут окажусь на воле, что, если со Славой случилась беда, не прощу себе малодушия… Бесполезно. Я, словно яичные белки, взбивала свою неловкость. Она поднималась пеной и грозила перелезать через край такого неглубокого сосуда, как я.

Странности не заставили себя ждать, они не заносчивы. Искомая дверь была открыта. В прихожей ко мне метнулась какая-то благообразная женщина, на мой негромкий оклик: «Ирина Степановна» ответила: «Тс-с», приняла плащ и показала в сторону комнаты. Мне почудилось, что там находится не один человек, но я не успела сориентироваться в тесноте. Повезло еще, что не напялила на свою шпионскую физиономию дежурную улыбку. Иначе рисковала по этой самой физиономии схлопотать. Войдя, я обалдело замерла и принялась кутаться в черный шарф. Причем вполне вероятно, что собиралась накрыться им с головой. Кто-то подтолкнул меня к свободному концу уложенной на табуретах доски-скамейки и сунул в руки стакан с водкой.

В доме справляли поминки. Человек пятнадцать людей, одетых и выглядящих сообразно обстоятельствам, молча пили и ели. На меня уставились в ожидании чего-то. Чего? Ах, да, да, разумеется:

– Пусть земля ему будет пухом.

Рыдания проламывали ненадежные стенки моего горла. Я уже не была вражеским агентом. Я по-соседски горевала о Славке. Господи, как же так получилось? Кто, когда, где успел его убить? Или он сам умер, под машину, например, попал? И почему Измайлов не в курсе? Тоже мне сыщик. Профессионал. Гений. И помощники ему под стать.

Кутья, блины, мед, пироги, водка, отсутствие вилок и шелест бессмысленных слов: «Такой молодой… Магазин только что… Вот так живешь-живешь и не знаешь… С нашей милицией… Оружие для самообороны…» Я поняла, что, если немедленно не уйду, свалюсь под стол в обморок. Но передо мной уже поставили тарелку со щами. Я должна запихнуть их в себя? Должна, и в тарелке ничего нельзя оставлять. Тут возник скандал. В комнату прошмыгнул пьяный дедок. И, усевшись, перегородил мне путь к отступлению. Выпив, он жадно набросился на еду. А утолив голод, расшумелся:

– Я за вами с самого кладбища наблюдаю. Хороший человек покойник ваш. Я его не знал, но в гробу уж не обманешь: какой жил, какой с людьми был, такой и лежишь.

– Кто это? – возмущенно зашептали со всех сторон.

– Бродяга я, – весело доложил дедок. – Поминками существую, с них гнать грешно. Вы цветочки-то зря покидали на могилку. Их сейчас же растащили, не сомневайтесь. А если чего осталось, я отработаю, присмотрю.

Двое мускулистых ребят встали и подошли к старику.

– Грешно с поминок гнать, – взвизгнул он, закрывая морщинистыми грязными руками лицо.

У меня перед глазами все пустилось в плавание. И в голове тоже.

– Не бейте его, – взмолилась я.

– Что мы, девушка, не православные? – обиделись парни.

– Сложи ему котомку, – велел один суетящейся с посудой женщине. – Водки, пирогов, как положено.

Бродяга притих, настороженно и испытующе глядя на ребят.

– На, дед, и отправляйся присматривать, – протянул ему пакет тот, что распоряжался.

– Сынок, тепло тут, – заскулил старик, но зло заскулил.

Второй парень наклонился к нему и что-то прорычал на ухо. И старик пропал, будто не было. Дружинники невозмутимо расселись по местам.

«Нет, с меня хватит, – подумала я. – Сейчас заскочу к Измайлову, выскажу ему свое мнение и уеду к родителям». Я нетвердо поднялась и двинулась к двум траурным исплаканным женщинам, застывшим во главе стола с одинаково деревянными спинами и заострившимися бледными подбородками.

• Предыдущая
• 14/28
• Следующая