Проклятие феи - Мак-Кинли Робин - Страница 48

Она порадовалась тому, что сидит, потому что внутри ее сдвигались могучие силы, соотнося это новое, ужасное знание со всем, что она о себе знала и чего не знала: с воспоминанием о том, как она обрезала себе волосы в четыре года, провалилась в болото в десять лет, смотрела в темноту чердака в пятнадцать, обнаружила, что влюблена в Нарла, в двадцать. Как она росла, разговаривая с животными точно так же, как разговаривала с людьми, и удивительно долгое время не понимала, что не все это умеют. Ей казалось, что, когда она встанет снова, эта огромная перемена должна как-то проявиться внешне: возможно, у нее увеличится или уменьшится рост или на каждой руке появится по шестому пальцу – как временами случалось с людьми, в жилах которых текла кровь фей. Но нет, она же принцесса, и в ее семье, в ее настоящей семье, вовсе нет волшебства.

А затем ее глаза наполнились слезами, и она бросилась в объятия Катрионы (Ральф взвизгнул, но удержался на месте). Катриона, ее обожаемая кузина, сестра, мать… Ничего подобного, ведь она, Рози, принцесса, дочь короля и королевы, вовсе не родня Катрионе, Тетушке, Джему, Гилли и Гейблу… Утрата внезапно оказалась тяжелее, чем можно было предполагать, практически невыносимой.

– Ох, милая моя, милая, – услышала она голос Катрионы, – ты по-прежнему остаешься нашей Рози. Никогда в этом не сомневайся.

Она плакала, как ей показалось, очень долго, отчего глаза будто забились песком, а в горле пересохло. Только тогда она остановилась и утерла глаза (и спину Ральфа) полотенцем, которое протянула ей Тетушка, а Дротик и Хрок слизали слезинки, которые она пропустила. Рози отложила в сторону полотенце, и первым, на что упал ее взгляд, оказалась маленькая скалящаяся горгулья, которую вырезал Бардер. Она вспомнила рассказы о затупленных веретенах, о том, что на пропавшую принцессу наложили проклятие: она, мол, уколет палец о веретено (о железное веретено, какого Рози никогда не видела) в собственный день рождения и умрет. Рози вспомнила, как переняла от Катрионы привычку поглаживать пальцем нос горгульи, чтобы та принесла удачу.

Кухня уже успела переполниться животными: овцы и ягнята, олененок, чья мать просунула голову в дверной проем, несколько кошек, устроившихся на столе, кролики и зайцы, седеющий старый барсук и мелкий поросенок, лоснящийся черный петух, сидящий на спинке пустого стула Бардера и делающий вид, будто не замечает на спинке Катриониного стула лощеного черного фазана, хвост которого был длиннее, хоть и не таким переливчатым. Птицы пристраивались почти везде, где могла удержаться пара птичьих ног, в том числе и на овечьих спинах. Несколько кротов притворялись горбатыми бархатистыми клочками тени, а горностай замер с упрямым видом, поскольку друзья и родичи пытались его отговорить, а он все равно пришел. Жеребец лорда Прена, Дрок, просунул голову в окно, которое открыл Фуаб, а из-за его спины доносилось негромкое ржание Резвого. Рози слышала, как кишит и бурлит двор, куда приходят все новые и новые звери.

Вода все еще капала с деревьев и стекала с крыши, но весь остальной шум производили животные. Рози слышала хихиканье выдр, тараторящие мысли коз и медлительные коров, а неподалеку, в лесу, ворочался по меньшей мере один медведь. В дверном проеме возникла очередная тень, и на пороге появилась Пеони, с изумлением на лице и лисенком-подростком на руках.

Рози встала, перехватив Ральфа под мышку. На одном ее плече теперь сидел воробей, а на другом куропатка. Воробей встрепенулся, удерживая равновесие, и хлопнул крылом по ее уху. Но только от легонького покалывания коготков Фуаба, сидящего на макушке, на ее глаза навернулись слезы. Пара мышей, которых она вытряхнула из-под штанины, взобрались на нее снаружи и нырнули в карман, пока она, вставая, ненароком не сбросила их снова. Свободной рукой Рози взъерошила свои короткие волосы (давно привыкший к этому жесту Фуаб подпрыгнул, пропуская ладонь под собой), но на этот раз образовавшийся пушистый ореол напомнил не о подсолнухе, а о солдате, только что снявшем боевой шлем.

– Нужно решить, что мы скажем, – удивительно ровным, спокойным голосом заговорила Рози. – У нас не так много времени. Люди лорда Прендергаста вскоре догонят Дрока и Резвого, а следом подтянутся и деревенские – как только выглянут за двери глотнуть свежего воздуха перед сном и увидят зверинец у нас во дворе. Мой двадцать первый день рождения уже близок. Вы ведь прибыли сюда сообщить именно об этом, не так ли, Айкор? И тогда окончательно решится моя судьба, к добру или к худу. Что же мы должны предпринять?

Рози снова стояла у странного окна непривычной новой спальни, глядя в темноту на ряды крыш и гадая, что с ней станется. Даже спустя три месяца эта спальня по-прежнему оставалась для нее непривычной, в то время как в доме колесного мастера она освоилась за три недели.

Окно, у которого она стояла теперь, располагалось высоко, куда выше, чем любой деревенский дом или даже дерево, на которое случалось залезать Рози. И крыши, на которые она смотрела, не походили на привычную мешанину крыш сараев и пристроек, подобающих любому дому, где жили несколько поколений деревенских мастеровых, в окружении не слишком опрятной общинной земли. Вместо них перед ней расстилалось море флигелей, конюшен, оружейных, часовен, пекарен, маслобоен, домов для слуг и еще множества стен и крыш, для которых она не находила названий, а вокруг лежали ухоженные парки, выгоны, сады с птичьими вольерами.

Она была в Вудволде.

Рози хотелось, чтобы рядом лежала кошка, подергивающая хвостом под звездным светом и неразборчиво бормочущая. Но комната в башне, выбранная лордом Прендергастом и одобренная Айкором, располагалась действительно высоко, а мешанина крыш вызывала тревогу даже у кошек, любящих залезать повыше. Здесь всегда бывало тихо, но сегодня не слышалось ни уханья сов, ни ржания лошадей в конюшнях, ни лая собак в округе. Молчали даже мыши за обшивкой стен и голуби под изящными козырьками крыш.

Все застыли в ожидании…

Завтра наступит двадцать первый день рождения принцессы…

Предстоял большой бал – о большем никто не слышал, не говоря уже о том, чтобы видеть, и Рози, словно возвращаясь из изгнания или оправляясь после изнурительной болезни, вспоминала старые истории о том, каким будет бал в честь двадцать первого дня рождения принцессы.

Придворные, в том числе (пока что) сорок четыре мага и двадцать шесть фей, прибывали в течение последних двух месяцев. Айкор, особый представитель королевской феи, приветствовал их и сообщал все, что им необходимо было знать. Если кто-то из них испытывал сомнения (все волшебники уж точно, просто из принципа), никто не решался с ним спорить. Поскольку в истории – той, которую излагал Айкор, – утверждалось, что это фея королевы, Сигил, спасла принцессу в день именин, дала отпор Перниции и придумала убежище для принцессы. (Как следствие, к феям по всей стране стали относиться с совершенно непривычным для них почтением, которое самые рассудительные из них находили весьма досадным.)

Сама Сигил не только отказалась от заслуженных почестей – она померкла до смутной бесцветной тени при королеве, и уже спустя мгновение после встречи никто не мог быть уверен, что видел ее вовсе. Но другие придворные, величественные и капризные, хлынули в Двуколку, жалуясь на дороги со столичным выговором, и повезли с собой изысканные подарки для Прендергастов и принцессы.

Король с королевой и трое их сыновей отправились в Двуколку почти сразу после того, как было объявлено, где находится принцесса. Объявление это прилетело из Двуколки в столицу на крыльях заклинания. Но они проезжали через всю страну долгой дорогой: встречались с народом, радостью на собственных лицах убеждали людей в правдивости новостей, уверяли их, что возвращаться в столицу они будут еще более длинным путем, представляя всех желающих принцессе, которая наконец-то освободится из заточения.