Стихотворения и поэмы - Маркиш Перец Давидович - Страница 36

И мечутся, как привиденья, окрест,

И ветер гудит средь бугров и яруг, —

Не пахнет ли здесь чертовщиной вокруг?

То роща катится в овраг кувырком,

То вдруг погрозится бугор кулаком,

То речка студеною саблей блеснет,

Дорогу, как молния, перечеркнет.

Равнина то вкривь повернется, то вкось,

А может, им сбиться с пути довелось?

Двухверстку! Скорее! Дорога верна —

Она пролегла до Москвы, как струна,

Сквозь дымы пожаров, сквозь стоны и плач.

И в собственном танке проносится вскачь

Приказ, заключенный в сургучный пакет,

За ним бутафория едет вослед.

Мундиры, шинели по рангам лежат.

«Когда ж долгожданный московский парад?

Когда на бортах заблистают кресты?»

И череп, к биноклю прильнув, с высоты

Округу в глазницы вбирает до дна,

Но нет, ниоткуда Москва не видна.

Лишь ветер да вьюга до края земли...

Урочные сроки пришли и прошли...

От злобы уж лопается барабан.

Соскучившись, тянутся в тусклый туман

Тромбоны, висящие вниз головой,

Но ветер вбивает им кляп снеговой.

«Где хриплые марши разбойничьих орд,

Ворвавшихся с воем на площадь Конкорд?

Что медлят секиры в руках палачей,

Казнивших в застенках варшавских ночей?

Где пламя, бурлившее по площадям,

Сжиравшее храмы твои, Роттердам?»

«Ты, череп, видать, заплутал средь дорог,

Могилу ты ищешь? К ней путь недалек!

Тебе ее рыли гвардейским мечом

На Волоколамском шоссе ледяном, —

Увенчаны блеском полуночных звезд,

Кремлевские башни вступают на пост».

Перевод Р. Морана

3

Гвардейцы, воители русской земли,

Дозором в траншее глухой залегли.

Их шлемы подобны стальным куполам,

Шинели — туман по осенним полям,

Их лица обветрены гневом. В те дни

Неделями не отдыхали они.

В баклагах водица, буханка в мешке —

Едят, полулежа на волглом песке,

Вот с воблы сдирают шершавую медь,

Вкусна, хоть совсем незатейлива снедь.

Недавно они разгромили отряд,

Сердца еще пламенем боя горят.

По вкусу краюха ржаная, когда

Прервалась на миг боевая страда.

Врагов было больше в семь раз. Но в семь раз

Сильней был суровый гвардейский наказ.

А сердце не знало в железной груди,

Что самое грозное ждет впереди.

И вспомнил один Казахстана простор,

Там солнце еще горячо до сих пор.

Другой по Кавказу украдкой вздохнул:

«Заждался ты гостя, родимый аул!»

Но сыщется разве роднее очаг,

Чем этот окоп средь лесов и бочаг?

Украинец, русский, казах и узбек, —

Но спаяна боем судьба их навек.

За кровь белоруса отплатит грузин,

За кровь украинца — Киргизии сын.

И в братстве суровом они как в броне,

Судьба их спаялась в смертельном огне.

Снег тычется слепо в туманную ширь,

И ветер ведет его, как поводырь.

Березы ли плачут, тоски не тая?

Иль птицы умчались в чужие края?

Нет, мечутся рощи и реки, спеша

Проститься с гвардейцами у рубежа.

Осеннего ветра немолкнущий звон.

Не будет родимый простор осквернен.

Кругом всё торжественно, просто, легко,

Хоть песней лети в эту ночь далеко.

Снега вопрошают: Россия, ответь,

Почему так легко за тебя умереть?

Дозорный в траншею вернулся. «Друзья, —

Сказал он спокойно, — подсчитывал я:

Штук двадцать их перевалило кювет.

На каждого танк... Да и этого нет,

Ведь нас двадцать восемь! Ни шагу назад!»

И бой принимает гвардейский отряд.

Перевод Р. Морана

4

Над древним Кремлем небеса как шелом.

Столица в морозном тумане седом,

По ней из конца протянулись в конец

Сплетенья ершей; как терновый венец,

Вонзается копьями башенный строй

В рассвет, разлитой над Москвою-рекой.

Москва на походе. На марше Москва.

Звездой осиянна ее голова,

Как шлем запыленный гвардейца-бойца,

Простерлись окопы в четыре конца.

Но мечется даль в огневом колесе:

«Угроза над Волоколамским шоссе».

Там танки ползут, за отрядом отряд.

То охнет земля, то леса завопят.

Качаются черно-стальные горбы,

И танки, шалея, встают на дыбы,

Грозятся бока их крестовым тавром,

И смерть, как погонщик, за вражьим гуртом.

«Москва! Где Москва? Где кварталы Тверской?»

Но залп ударяет — один и другой.

«Где Кремль? Где тут площади Красной гранит?»

Стальная броня, расседаясь, трещит,

И башня зияет разрубленным лбом, —

К соломе гвардейцы припали ничком.

В ней свежесть степная младенческих дней,

Но каплями кровь пробивается к ней.

И боль сквозь шинель ударяет волной,

То холод обнимет, то взвихрится зной, —

К земле припадает гвардеец, томясь,

И боль утихает, смиряясь тотчас.

По капелькам кровь свою в сердце страны

Вливают ее исполины-сыны.

Губами к земле припадает один:

«Россия… Она велика, погляди,

Да некуда нам отступить и уйти,

Во мгле и метелях — Москва позади».

Она, как в дозоре, лежит без огней,

Но дали ночные открыты пред ней.

В столице не спят. Над столицею гул…

Быть может, стервятник в тумане мелькнул,

Быть может, ее осыпает свинцом,

Быть может, ее поливает огнем...

И каждый разбитый кирпич в этот миг

В гвардейское сердце сквозь грохот проник, —

Они кирпичи обжигали, они

Дворцы воздвигали в счастливые дни,

И мрамор метро шлифовали они,

И в звездах Кремля зажигали огни.

В сердцах у гвардейцев родная Москва,

Она тут, в зигзагах окопного рва,

С ней не расстаются роса и трава,

И каждая песня Москвою жива.

В ней птиц перезвоны, в ней ветер полей,

И смерть, как над миром, не властна над ней.

И ветер к траншее гвардейцев прильнул:

«О ветер, пробейся сквозь пламя и гул.

Посланцем ступай и Кремлю доложи:

Мы телом своим отстоим рубежи

В неравном бою, в огневом колесе —

На вздыбленном Волоколамском шоссе».

Перевод Д. Бродского

5

Россия, созревшая в гневе боев,

От края до края раздался твой зов,

Дружины ветров на врага обрати,

Встречай его бурей на каждом пути.

В отвагу и мощь, как в доспех броневой,

Сынов облачи для страды боевой.

Буди в поднебесье вершины хребтов,

Огнем заколдуй беспределье снегов,

Прикличь сребробронные стужи зимы,

Кровавое выжги отродье чумы.