Красная площадь - Смит Мартин Круз - Страница 29

• Предыдущая
• 29/94
• Следующая

Пистолет отца лежал в кармане. Аркадий чувствовал легкое головокружение и с трудом ориентировался в происходящем. Он одинаково ясно видел и жест человеческой печали – вдову, протирающую фотографию на надгробном камне, – и птаху, выклевывающую из могилы червяка. Он был не в состоянии на чем-нибудь сосредоточиться. В ворота въехал похоронный автобус. Из его передней двери вышли родственники. Сзади выкатился гроб, соскользнул и громко стукнулся о землю. Девочка из числа провожающих скорчила комическую гримасу. По крайней мере, так показалось Аркадию. За воротами все еще толклись сослуживцы Родионова и Пенягина. У Аркадия не было желания встречаться с кем-либо из знакомых, и он скользнул в церковь.

В церкви толпились верующие и просто любопытствующие. Все на ногах. Скамей не было. Обстановка напоминала переполненный людьми вокзал, только с благовонием ладана вместо табачного дыма и невидимым хором голосов, возносивших к сводчатому потолку хвалу Господу вместо громкоговорителя. Повсюду были выполненные в византийском стиле иконы с потемневшими от времени ликами святых в серебряных окладах. Возле окон вместо свечей горели лампады. На полу стояли удобно размещенные жестянки с маслом для лампад. Свечи, в зависимости от размера, продавались по тридцать, по пятьдесят копеек и по рублю. Поставленные людьми «за упокой души» или «во здравие», они мирно горели в начищенных до блеска медных подсвечниках. Кажется, Ленин говорил, что религия – опиум для народа… Женщины в черном с медными подносами, покрытыми красным плюшем, собирали пожертвования. Слева в киоске можно было купить открытки с изображениями святых и иконки массового производства. Справа в открытых гробах лежали усопшие с зажженными вокруг них свечами на подставках из кованого чугуна.

В соседнем приделе священник, нажимая рукой на голову мальчика, учил его кланяться и показывал, как следует креститься – тремя пальцами, а не двумя. Толпа оттеснила Аркадия в «чертов угол», где исповедовались. В инвалидной коляске сидел, выжидающе глядя, священник с длинной серебряной, как сияние месяца, бородой. Аркадий почувствовал себя вторгшимся в чужой мир, потому что его неверие не было привычной данью существующему строю. Это был яростный бунт сына, сознательно восставшего против отца. Хотя отец его тоже не был верующим. Вот мать, так она за все доброе, что дала ей вера, потихоньку, втайне от всех, посещала те немногие церкви, которые пока что еще были открыты в сталинской Москве.

…Падали на поднос копейки. С оплывающих свечей капал воск. Пел церковный хор. Голоса, дискант за дискантом, поднимались ввысь, обращаясь с мольбой ко Всевышнему: «Господи, услышь и узри нас!». Нет уж, подумал Аркадий, лучше молить, чтобы он ничего этого не видел и не слышал. «Спаси и сохрани нас, Боже! – взывали голоса. – Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!»

На что-что, а на милость генералу рассчитывать не приходилось.

Обогнув ипподром, Аркадий выехал на улицу Горького, поставил на крышу синий сигнал, нажал на сирену и помчался по осевой. Регулировщики в накидках жезлами освобождали ему путь. Снова пошел дождь, налетая порывами и раскрывая зонтики прохожих. У Аркадия не было сейчас определенной цели. Просто ему нужен был шум разлетающейся из-под колес воды, ее потоки на ветровом стекле, несущиеся навстречу огни и расплывающийся свет витрин.

Доехав до гостиницы «Интурист», Аркадий, не тормозя, круто свернул на проспект Маркса. Дождь превратил широкую площадь в озеро, которое, словно моторные лодки, преодолевали, поднимая волны, такси. «Двигайся быстрее и проскочишь сквозь время, – подумал он. – Вон улица Горького снова стала Тверской, проспект Маркса переименовывают в Охотный ряд, а проспект Калинина – вон он впереди – снова стал Арбатом». Он представил, как по городу, заглядывая в окна и пугая младенцев, растерянно бродит призрак Сталина. Или, еще хуже, видит старые названия и ничуть не путается.

Сквозь завесу дождя Аркадий вдруг рассмотрел регулировщика, остановившего такси посреди площади. Справа путь закрывали грузовики, слева шли встречные машины. Он резко нажал на педаль, изо всех сил стараясь удержать свои «Жигули». В свете фар мелькнули изумленные лица милиционера и шофера такси.

Аркадий выскочил из машины. У регулировщика поверх фуражки – водонепроницаемый капюшон. В одной руке шоферские права, в другой – синенькая пятерка. Лицо шофера такси вытянулось, брови от испуга поползли вверх. Обоих, казалось, молнией ударило, и теперь они ждали, когда грянет гром.

Милиционер глядел на бампер чудом остановившейся машины.

– Чуть не убили! – он помахал размокшей пятеркой. – Черт с ним, пускай это взятка! Паршивая пятерка! Можно меня уволить, расстрелять, но зачем же давить?! За пятнадцать лет работы получаю двести пятьдесят в месяц. Думаете, можно прокормить на это семью? Во мне две пули, а мне, вроде как компенсацию, дали светофор. Что, убивать меня теперь из-за взятки?

– Вы не пострадали? – спросил Аркадий таксиста.

– Никаких проблем, – он схватил права и нырнул в машину.

– А вы? – спросил Аркадий регулировщика, чтобы успокоить совесть.

– Все в порядке, товарищ, – козырнул офицер. Когда Аркадий отвернулся, он заговорил смелее: – Будто сами никогда не прихватывали лишнего. Чем выше, тем больше. А на самом верху вообще золотое корыто.

Аркадий сел в «Жигули» и закурил. Заводя машину, он заметил, что милиционер ради него остановил все движение.

По набережной поехал осторожнее. Главная теперь забота – стоит ли вылезать из машины, чтобы поставить «дворники»? Стоит ли снова мокнуть только для того, чтобы улучшить обзор? Какая, собственно, в этом разница для хорошего водителя?

Облака неслись в том же направлении, что и Аркадий. Дорога спустилась вниз, к плавательному бассейну, где раньше стоял храм Христа Спасителя. Помимо воли, он въехал на тротуар и остановил машину. Глупо. Храм был взорван по распоряжению Сталина. Много ли москвичей помнят это чудо архитектуры? И тем не менее они вспоминают о нем, говоря о бассейне. Выйдя наружу, чтобы установить «дворники», он тут же отказался от своего намерения. «Жигули» были похожи на грязную колымагу, сплошь облепленную мокрыми листьями, а отсутствием воздуха изнутри напоминали тесную, душную могилу. Ему требовалось пройтись пешком.

Был ли он взвинчен? Он полагал, что да. Но разве не в таком состоянии постоянно находились все? Есть ли кто-нибудь, кто мог бы похвастаться, что всегда совершенно спокоен?.. Группку деревьев справа от Аркадия накрыло паром из бассейна. Аркадий спустился вниз, вскарабкался наверх, на противоположный склон, держась за стволы, пока не добрался наконец до металлических поручней, холодных и влажных на ощупь. Поднялся на бетонную площадку.

Миновав запертые и закрытые ставнями раздевалки, он подошел к воде. С ее поверхности поднимался пар – не отдельными клочьями, а белой плотной массой. Это был самый большой плавательный бассейн в Москве, настоящий завод по производству тумана, плотно обволакивающего все вокруг и заставляющего слезиться от хлора глаза. Аркадий опустился на колени. Вода была гораздо теплее, чем он предполагал. Он думал, что бассейн закрыт. Но фонари горели, и сквозь туман пробивалось натриевое сияние. Он услышал плеск воды, потом – не слова, нет! Вроде как кто-то напевал. Аркадий не мог с уверенностью сказать, откуда доносились звуки, но явственно слышал: кто-то не спеша шел по периметру бассейна. Кто бы это ни был, он не то чтобы фальшивил, а пел лениво, прерываясь, так, как поют, когда уверены, что никто не слушает. По легкости шагов и по голосу Аркадий догадался, что это женщина – возможно, уборщица или спасательница, чувствующая себя здесь в привычной обстановке.

Туман искажал все до неузнаваемости. Аркадий вспомнил, как однажды на траулере старый моряк целый час слышал далекий звук маяка. На самом же деле это гудело в горлышке открытой бутылки в десяти метрах от него. «Чаттануга-чу-ча», – напевала женщина. Внезапно она замолчала, словно растворилась в тумане. Ожидая, когда пение раздастся вновь, Аркадий попытался закурить, но спичка тут же погасла, а от сигареты остались раскисшая бумага да табак: вымокли вместе с ним под дождем. Он услышал мелодию с другой стороны, где-то прямо над головой. Затем голос переместился еще выше, почти на уровень фонарей, стал тише… и совсем смолк. До Аркадия донеслось поскрипывание трамплина. В пару мелькнуло что-то белое и послышался мягкий всплеск чистого вхождения в воду.

• Предыдущая
• 29/94
• Следующая