Красная площадь - Смит Мартин Круз - Страница 68

• Предыдущая
• 68/94
• Следующая

Они молча пошли рядом. У Аркадия было ощущение, будто он приблизился к лани. «Одно неосторожное слово, – думал он, – и она стремглав умчится прочь, навсегда». Когда она повернула к нему лицо, он не осмелился заглянуть ей в глаза. Достаточно того, что они шли бок о бок. Одно это уже было победой.

Его очень огорчало, что он предстал перед ней в таком жалком виде: ботинки облеплены мокрыми листьями, одежда прилипла к спине, тощий, как жердь, в глазах голодный блеск.

Они подошли к озерку: черная, неподвижная вода. Ирина посмотрела на их отражения, на мужчину и женщину, глядящих на них из воды, и сказала:

– Самое печальное зрелище в моей жизни.

– Я? – спросил Аркадий.

– Мы.

Слетелись птицы. В парке их было много. Из тумана появлялись кряквы с бархатными головками, лесные уточки, чирки и, садясь на воду, нарушали ее гладкую поверхность. Чайки, прежде чем сесть, вычерчивали в воздухе замысловатые фигуры, гуси шлепались на воду, словно увесистые мешки.

Они присели на скамейку.

– Некоторые каждый день приходят сюда кормить птиц, – сказала Ирина. – Приносят с собой крендели размером с колесо.

Было довольно прохладно. Дыхание превращалось в пар.

– Люблю этих птиц, – вздохнула она. – А ты так и не прилетел. Никогда тебе этого не прощу.

– Знаю.

– А теперь, когда ты объявился, я снова чувствую себя здесь чужой. Мне это не по душе.

– Кому такое по душе?

– Но я же прожила на Западе много лет. Я заслужила право быть здесь. Аркадий, уезжай домой. Оставь меня в покое.

– Нет, не поеду.

Он думал, она встанет и уйдет. Он бы пошел следом. Что ему еще оставалось делать? Но она осталась. Позволила ему зажечь ей еще одну сигарету.

– Дурная привычка, – сказала она. – Вроде тебя.

Воздух был пропитан отчаянием. Холод проникал сквозь тонкий пиджачок Аркадия. Он слышал, как эхом отдавалось биение его сердца. Ходячий набор дурных привычек – вот кто он. Невежественность, неуправляемость, нежелание следить за собой, тупые бритвы.

Налетело невероятное количество птиц, некоторые садились целыми стаями, другие появлялись из тумана поодиночке. Это напомнило Аркадию о плавучем рыбозаводе, на котором ему пришлось провести часть ссылки, о круживших за кормой чайках, выхватывавших рыбу из сетей и отбросы. Он вспоминал, как, стоя на ветру, раскрывал свежую пачку сигарет и чайки подхватывали в воздухе добычу – белый клочок бумаги.

– Найди здесь русскую утку, – предложил он.

– Где она?

– Которая с грязными перьями, кривым клювом и с сигаретой в зубах.

– Таких не бывает.

– Но ты искала, я видел. Представляешь, когда русские утки услышат об этом озере, где угощают кренделями, сюда налетят миллионы.

– И лебеди?

Сквозь суетливое скопление уток царственно скользила цепочка лебедей. Когда одна из крякв не захотела уступить дорогу, плывущий впереди лебедь вытянул свою длинную шею, открыл ярко-желтый клюв и зашипел на нее.

– Этот русский. Уже внедрился, – пошутил Аркадий.

Ирина отодвинулась от Аркадия и стала его разглядывать.

– Ты действительно ужасно выглядишь.

– Не могу сказать этого о тебе.

Она повернулась к свету. В волосах как драгоценные камни блестели капельки дождя.

– Слыхала, что у тебя в Москве дела идут неплохо, – сказала она.

– От кого?

Она заколебалась.

– А ты не такой, каким я тебя ожидала увидеть. Такой, каким я тебя помнила.

Они медленно брели по парку. Аркадий понимал, что она сделала последний шаг в его сторону. Время от времени их плечи касались друг друга.

– Стас всегда интересовался тобой. Не удивляюсь, что вы подружились. Макс говорит, что вы оба осколки холодной войны.

– Да, действительно. Я, как кусок мрамора, который нашли в древних руинах. Подняли, повертели в руках и спрашивают: «Что бы это могло быть? Осколок лошадиного копыта или часть торса Аполлона?» Хочу кое-что тебе показать, – он достал конверт, открыл его и показал ей листок бумаги с нацарапанным на ней единственным словом.

– Мое имя? – удивилась она.

– Это почерк моего отца. Много лет я не имел от него вестей. А это, должно быть, последнее, что он сделал перед смертью. Ты в самом деле говорила с ним?

– Мне хотелось найти тебя, не причинив вреда, поэтому я обратилась к твоему отцу.

Аркадий пробовал представить себе эту картину. Все равно что голубка, летящая в открытую печь. Правда, отец в свои последние годы изрядно поостыл.

– Он рассказывал мне, как геройски ты держался, как они пробовали тебя сломить, но ты заставил их вернуть тебя в прокуратуру, рассказывал, что тебе поручали самые трудные дела, и ты никогда не терпел неудач. Он очень гордился тобой и говорил без конца. Хвалился, что часто с тобой видится, и обещал, что ты мне напишешь.

– Что еще?

– Что ты слишком занят, чтобы обращать внимание на женщин, но что у тебя нет от них отбою.

– И все это звучало вполне правдоподобно?

– Он говорил, что единственная трудность в том, что ты фанатик и порой ставишь себя слишком высоко. Что только Богу, мол, судить о некоторых вещах.

– На месте генерала Кирилла Ренко я бы не стремился предстать перед Божьим ликом.

– Он говорил, что все больше думает о тебе. У тебя были женщины?

– Нет. Некоторое время я провел в психиатрических лечебницах, потом был отправлен этапом по Сибири, потом Камчатка, плавбаза. Возможности небогатые.

Она его прервала.

– Погоди. Я помню Россию. Там всегда есть возможности. Когда вернулся в Москву, небось сразу завел женщину.

– Я любил. И женщин не искал.

– Любил меня?

– Да.

– Ты фанатик.

Они шли вдоль покрытого белым туманом пруда. Крошечные капли дождя жемчужинками падали на воду. Неужели это все то же озеро?..

– Аркаша, что нам делать?

Выйдя из парка, они зашли в университетское кафе с шипевшими кофеварками из нержавеющей стали и украшавшими стены плакатами с видами Италии – снежными склонами Доломитовых Альп и живописными кварталами Неаполя. Остальными посетителями были студенты, склонившиеся над раскрытыми книгами, с огромными чашками кофе в руках.

Аркадий и Ирина сели за столик у окна.

Аркадий рассказывал о своих странствиях по Сибири – от Иркутска до Норильска – и о годах, проведенных на Камчатке.

Ирина говорила о Нью-Йорке, Лондоне, Берлине.

– В Нью-Йорке работа в театре была неплохой, но я не могла вступить в профсоюз. Они что советские профсоюзы, только хуже. Была официанткой. В Нью-Йорке потрясающие официантки. До того выносливые и до того старые, что можно подумать, что служили еще при Александре Македонском. Трудяги… Потом картинная галерея. Им нужен был кто-нибудь с европейским произношением. Я была частью колорита галереи. Стала снова заниматься искусством. Тогда никто еще не интересовался русским авангардом. Знаешь, ты ждал увидеть меня в России, а я представляла, как ты входишь в художественную галерею на Мэдисон-авеню, в приличном костюме, хороших ботинках, при галстуке.

– В другой раз нужно согласовывать мечты.

– Как бы то ни было, но в нью-йоркское отделение «Свободы» приезжал Макс. Он делал программу о русском искусстве, и мы случайно разговорились. Он сказал, что если я буду в Мюнхене и мне понадобится работа, то можно обратиться к нему. Через год я так и сделала. Я все еще делаю кое-что для берлинских картинных галерей. Они все время ищут произведения революционного искусства, потому что цены на них необычайно высоки.

– Ты имеешь в виду искусство нашей погибшей и опозоренной революции?

– Их продают на аукционах «Сотби» и «Кристи». Коллекционеры никак не могут насытиться. У тебя неприятности?

– Были неприятности. Теперь нет.

– Я имею в виду работу.

– На работе бывают трудные моменты. Хорошие люди погибают, а плохие греют руки. Сейчас у меня, судя по всему, не самое удачное время, но я думаю взять отпуск, на время отойти от своей деятельности.

• Предыдущая
• 68/94
• Следующая