Роза - Смит Мартин Круз - Страница 40

• Предыдущая
• 40/148
• Следующая

— Да. Согласись вы остаться, нам могло бы тут быть очень нескучно. У вас нет желания задержаться в Уигане, выяснить историю своей семьи?

— Ну уж нет, спасибо.

— Насколько я помню из наших разговоров у костра, отца своего вы не знали, а мать умерла, когда вы были еще ребенком. Блэар — это ведь не здешняя фамилия, в Уигане таких нет, верно?

— Одного американца. Он меня вырастил, вот я и взял его имя. А какая фамилия была у матери, понятия не имею.

— Что делает ваш случай особенно интересным. Вы ничего не знаете о себе и своем происхождении. В этом смысле вы — чистая доска. Мне иногда кажется, что именно по этой причине вы так одержимы картографией: вас постоянно тянет хотя бы знать, где вы находитесь. Возможно, результаты проделанных вами пока что изысканий интересны вам самому, но каково бедной Шарлотте? Ей потребуются доказательства, а не одни только ваши умозаключения.

— Я сделал все, что может сделать горный инженер. И теперь хочу, чтобы мне заплатили и чтобы я мог вернуться в Африку. Мы ведь так с вами договаривались.

— Мы договаривались, Блэар, что вы проведете тщательный розыск, и не только под землей, но и на поверхности. На мой взгляд, начали вы исключительно удачно. Было бы совсем хорошо, если бы вам еще удалось найти что-то определенное.

— Вы согласны вскрыть могилы?

— Упаси Боже, нет конечно! Я не гробокопатель и не вурдалак. Продолжайте расследование. Потихоньку, без шума. Утешьте Шарлотту. Поговорите с Чаббом. Когда я сочту вашу работу законченной, я дам вам знать.

Выходя от епископа, Блэар снова обратил внимание на яркий ковер фиалок. На этот раз он разглядел, что даже стволы берез были черны от угольной копоти. Черными, как шахтеры, были и сидевшие на коре мотыльки.

Из имения «Хэнни-холл» Блэар направился прямо в Уиган, на улочку возле Скольз-бридж, в дом, где жил прежде Джон Мэйпоул. В Сьерра-Леоне он знавал многих торговцев-португальцев — нет на свете худших людей, чем эти торговцы, — у которых на домашних и кабинетных алтарях стояли гипсовые фигурки святых. Эти люди торговали спиртным, оружием, иногда подторговывали рабами, однако полагали себя сродни святым, которые, как известно, прежде чем прозреть, зачастую сами вели весьма неправедный, аморальный, коррумпированный образ жизни. В конце концов, среди святых тоже встречались бывшие убийцы, проститутки, рабы и рабовладельцы. Гипсовые статуэтки служили напоминанием, что никто не совершенен, но никого и нельзя считать заведомо и безнадежно неисправимым.

Портрет Христа, однако, не фигурка, а совсем иное дело. И правда, кто бы осмелился претендовать на то, чтобы сравниться в чем-либо с самим Христом? Однако же Мэйпоул ежедневно вставал с постели под неотрывным и строгим взором портрета Сына Божия. За изображенным на картине окном Мэйпоул ежедневно видел не пейзажи Уигана, а оливковые ветви и шипы терновника; древесные стружки, рассыпанные на портрете вокруг ног Спасителя, были выписаны с тщательностью и достоверностью, способными оставить позади любую фотографию. Сам Спаситель походил не столько на еврея-плотника, сколько на голубоглазого, живущего вечно впроголодь лондонского клерка; его строгий и пристальный взгляд, однако, заполнял комнату Мэйпоула ожиданиями чего-то невозможно чистого, прозрачного, ясного.

Блэар заново осмотрел комнату, сделав это в той же последовательности, как и в предыдущий раз, при Леверетте. Шкаф, в котором висели два костюма. Плита, комод, умывальник. Библия и книги. Нехитрое имущество правоверного викария. На этот раз, однако, Блэар осматривал комнату с убийственной решимостью. Ничто не могло укрепить его в собственном цинизме сильнее, чем только что состоявшийся визит к епископу.

Начиная расследование, Блэар молчаливо согласился с тем, что Мэйпрул обладал кристально чистой репутацией. Но в реальной жизни таких людей попросту не существует: у каждого есть какие-то свои тайны. Святой Франциск наверняка время от времени позволял себе скушать воробышка. И святой Иеремия, когда сидел отшельником в своей пещере, тоже, вероятнее всего, убивал время при помощи каких-нибудь собственных пороков или слабостей.

Блэар снова перебрал стоявшие на полке книги. «Перечитывая Библию», «Поэты итальянского средневековья», «Практичный христианин», «Христос как атлет», «Проповедь Библии в Африке» — все это звучало очень заумно и было, с точки зрения Блэара, сущей чепухой. Он внимательно осмотрел и даже прощупал содержимое всех ящиков в комоде — и заднюю их часть, и даже пространство внизу под ящиками. Вытряхнул все из того ящика, где хранились тарелка, нож, вилка, деревянная и оловянная ложки. Открыл топку печи и пошуровал внутри. Перерыл постель, заглянул под нее. Приподнял край лежащего на полу линолеума. Перевернул картину тыльной стороной к себе и поковырял раму перочинным ножом. В конце концов неосмотренными остались только внутренности кирпичных стен.

Блэар и самого себя считал таким же, как все, не делая для себя исключений. Интересно, что бы обнаружил тот, кто попытался бы составить себе представление о его, Блэара, внутреннем мире? У него не было своего родного очага — только некая точка в пространстве, в которой он в тот или иной момент находился. Нельзя сказать, чтобы душа его была совершенно пуста; но ее английская и американская части представлялись нежилой комнатой в сравнении с богатством того опыта, что он получил в Африке. Английские шахтеры с трудом передвигались в тесных штольнях шахт; черные же горняки, работающие на золотых шахтах Бразилии, пели в такт ударам своих молотов.

Климат Африки действовал на Блэара подобно гипнозу. И у сухого сезона, и у сезона дождей, у каждого был свой ритм — засилье насекомых в одном случае, непрерывных ливней в другом, — который целиком и полностью подчинял себе всю его жизнь. Положение белого человека среди ашанти заставляло Блэара постоянно поддерживать себя в достаточно жесткой форме: местные жители вначале испытывали его, потом признали и приняли, но так никогда и не впустили до конца в свою среду, всегда держали от себя на некотором расстоянии.

• Предыдущая
• 40/148
• Следующая