Обратной дороги нет (cборник) - Карпов Владимир Васильевич - Страница 36

• Предыдущая
• 36/102
• Следующая

Нам, выросшим в коммунальных жилищах тридцатых годов, эта квартира кажется верхом роскоши и комфорта. Согласно ордеру мне принадлежит в ней одна комната в тринадцать целых сорок семь сотых квадратного метра. В комнате душно, пахнет краской. С треском распахиваю забухшее окно. С улицы врывается гул машин — внизу шоссе, западные ворота города, по нему нескончаемым потоком идут грузовики.

Я отдаю Нине коробок со спичками и при их прерывистом мерцании, взобравшись на единственный табурет, перевинчиваю лампочку из прихожей в комнату. При свете пустая квадратная комнатка кажется неожиданно большой.

У Нины широко раскрываются глаза.

— Какая комната! Не может быть, чтобы в ней было только тринадцать метров.

— И сорок семь сотых! Не забудь — сорок семь сотых!

— Никогда не поверю! Здесь восемнадцать… Нет, двадцать. Двадцать пять метров!

Нина перемеряет комнату шагами. Шаги она старается делать поменьше, но двадцать пять метров всё равно не выходит.

В коридоре свалены груды старых газет, они, очевидно, остались после оклейки стен обоями.

Мы перетаскиваем газеты в комнату и складываем в угол. Сверху расстилаем мой плащ. Получается неплохая тахта. На табурете накрываем «стол».

Это наше новоселье. Наша комната. Наш первый дом.

Я наливаю Нине в стакан наливку и чокаюсь с ней бутылкой. Наливка тёплая и очень сладкая. К печенью она ещё годится, но Нина с аппетитом ест консервы. Она очень любит консервы из крабов.

Мне хочется обнять её сейчас, но яркий свет лампочки мешает. Нина как будто понимает это. Она вытаскивает из «тахты» газету и сворачивает широкий раструб.

— Подыми меня. Она лёгкая, и мне нравится подымать её.

— Повыше.

Я вытягиваю руки. У самого лица оказываются не прикрытые короткой юбкой мускулистые, в синяках и в ссадинах ноги второго номера сборной женской волейбольной команды нашего завода. Я прикасаюсь губами к свежей царапине.

— Держи как следует! — строго говорит Нина.

Газетный абажур затемнил комнату, стало уютней.

— Всё!

Я чуть опускаю Нину, но не спешу поставить её на пол. Нина тоже на секунду замирает.

Мы снова садимся. Наступает томительная пауза. Я наливаю полстакана наливки, протягиваю Нине. Она отодвигает стакан.

— Невкусно. Пей сам.

Мне тоже не хочется пить эту тёплую, приторную жидкость.

Я отставляю бутылку и обнимаю Нину. Мы сидим притихнув. Под окном неумолчно рокочут машины…

В комнате светло. Огненные отсветы играют на распахнутых стёклах окна. Окно выходит на восток, и мы видим, как из-за противоположного дома подымается багровое солнце. Лучшего утра не было в моей жизни.

Я смотрю на Нину. В её глазах тоже отражаются огненные блики. Она прикрывает мне лицо рукой.

— Не смотри так…

Я целую её твёрдую ладонь.

— Хочешь есть? — спрашивает Нина.

— Да. А ты?

— Очень… Давай поедим. Только отвернись.

Я послушно отворачиваюсь.

На табурете стоят всё те же крабы, наливка и дешёвое печенье.

— Теперь можно. Что мы будем есть?

— У нас роскошный завтрак: свежий омар, бисквиты и испанское вино. С чего начнём?

— С омаров. Открой новую банку. Я умираю от голода.

— Хочешь выпить?

— Немножко… Хватит. Как странно. Вчера я ещё была девчонкой. Кругом всё то же, ничто не изменилось… Теперь меня будут звать Ниной Петровной. Не смей называть меня иначе.

— Слушаюсь!

— Слушаюсь, Нина Петровна…

— Слушаюсь, Нина Петровна!..

— За нас! Мы чокнулись.

— Какое сегодня число?

— Двадцать второе, — я посмотрел на часы. Было четыре часа утра. — Двадцать второе июня 1941 года…

Я заставил себя встать. Долго растирал онемевшие руки и ноги. Главное — не торопиться и не впадать в панику. Я не могу погибнуть здесь, в этой яме. Я должен выйти отсюда. Я не могу погибнуть в этот самый день, когда наконец появилась надежда на спасение. Я растирал руки и ноги до тех пор, пока не почувствовал колючую боль в ладонях и ступнях. У рукоятки ножа остался обломок лезвия не больше двух сантиметров. Я снял куртку и унты и медленно, цепляясь за каждую выбоину, добрался до щели, где застряло лезвие. Обломком ножа я стал осторожно вырубать его из ледяной стены.

Дважды я срывался и сползал вниз. Пришлось снова отогревать закоченевшие ноги.

На третий раз лезвие упало вместе со мной. Я надел унты и куртку.

Аккуратно отрезал тонкую длинную полоску от поясного ремня. В кармане куртки оказался погнутый трёхдюймовый гвоздь. Я выломал им пружину и обломок лезвия из черенка ножа. Потом вставил в щель рукоятки лезвие и накрепко прикрутил его ремешком.

Отдохнув, я полез снова.

Теперь я знал каждую неровность в стене. Ноги сами нащупывали нужную ступеньку. На этот раз мне удалось подняться на несколько сантиметров выше. Край ямы был совсем близко.

Прижавшись лицом к стене, я перевёл дыхание. Потом, собравшись с силами, снова перенёс всю тяжесть тела на рукоятку ножа. Ноги упёрлись в последнюю ступеньку. Пальцы свободной руки вцепились в край. Я переставил ноги ещё на несколько сантиметров. Потом выпустил рукоятку ножа и уцепился за край двумя руками. Последним усилием мне удалось подтянуться.

Я лежал ничком у края расщелины. Ноги ещё висели над пустотой. Гулко билось сердце. Прошло некоторое время, прежде чем я смог отползти от края ледяной ловушки. Ещё через четверть часа я сумел подняться на ноги.

Белая равнина была пуста. На юг уходил одинокий след саней. Риттер по пробитой нами колее ушёл обратно. Кое-где темнели на снегу брошенные вещи. Лейтенант торопился и уже на ходу разгружал слишком тяжёлые для одного человека нарты.

Сгущались сумерки. Я с трудом спустился с тороса. Добрался до первых брошенных вещей. На моё счастье, среди них оказался большой кусок брезента, не раз служивший нам палаткой. Я не стал устраивать себе жилище. Я просто завернулся в тяжелый ломкий брезент и тут же заснул на снегу. Впервые за последние недели я не боялся, что ночью сосед проломит мне голову.

Спал я долго. Только усилившийся на следующий день мороз заставил меня подняться. Я был очень голоден, но долгий глубокий сон всё же прибавил сил, Конечно, нечего было и думать догнать лейтенанта. Прошли почти сутки. Он ушёл уже далеко на юг. Теперь я должен был идти дальше один без саней, лодки и продовольствия. У меня был пистолет с запасной обоймой, и можно было воспользоваться кое-чем из брошенных Риттером вещей. Прежде всего надо было убедиться в своём вчерашнем открытии.

Я снова поднялся на торос. Но сегодня было пасмурно. Облака низко висели над горизонтом, и, сколько ни старался, я не мог отыскать мелькнувшей вчера белой полоски земли.

Я опустил бинокль. Было невероятно тихо. Ни шума ветра, ни скрипа шагов, ни шороха дыхания другого человека. К сердцу подступила глухая, тяжёлая тоска. Я был один среди ледяной пустыни. Я обвёл взглядом горизонт. Кругом лежала бесстрастная белая пелена. И только далеко на юге глаз задержался на какой-то чёрной точке. Несколько минут назад её ещё не было. Я снова поднял бинокль.

С юга, согнувшись, брёл человек. За ним тянулись нарты. Он шёл по укатанной, уже дважды пройденной колее. Человек изредка останавливался, вглядывался в гряду торосов на севере и снова устремлялся вперёд. Я бы узнал этого человека даже на расстоянии, вдвое большем. Это был Риттер. Я отступил в сторону, укрывшись за острой вершиной тороса.

Риттер торопился, он шёл всё быстрее и быстрее. Сани мешали ему. Наконец лейтенант сбросил лямку и напрямик, по снежной целине побежал к торосу. Он спотыкался, падал, подымался и снова бежал вперёд, оставляя за собой чёткую цепочку следов. Он пробежал мимо места моего ночлега к подножию тороса. В тишине слышались его неровные шаги.

Срываясь и падая, лейтенант стал карабкаться наверх. Я вынул пистолет и вышел из укрытия. Щёлкнул предохранитель. Риттер увидел меня.

• Предыдущая
• 36/102
• Следующая