Собрание сочинений в четырех томах. Том 1 - Гессе Герман - Страница 31
- Предыдущая
- 31/137
- Следующая
Итак, и душа и судьба Роберта не были безоблачны, однако затенявшие их облака, казалось, изящно и значительно обрамляли его скромное невинное существование и едва ли таили опасность или угрозу. Бесхитростный и чистый юноша, конечно, не понимал, почему, будучи образованным человеком, наделенным достоинством духовного сана, он должен уступать любому крестьянскому парню, ткачу или прядильщику в том, что касалось счастливой любви и возможности жениться, сделав свободный выбор, и потому, когда Роберту случалось играть на маленьком старом органе в сельской церкви во время венчания, душа его порой бывала не вполне свободна от зависти и недовольства. Однако, благодаря своей простой натуре, Роберт научился изгонять из помыслов несбыточные мечты и стремился лишь к тому, что было открыто для него в силу положения и способностей, а это было не так уж и мало. Сын глубоко благочестивой женщины, Роберт был наделен простыми, стойкими христианскими чувствами и верой, проповедовать их было для него радостью. Вместе с тем свои сокровенные духовные наслаждения он находил в созерцании природы, обладая нужной для этого тонкой наблюдательностью. О том дерзком, революционном и конструктивном естествознании, которое как раз набирало силу в его время и в его стране и немного позднее отравило жизнь столь многим священникам, Роберт ничего не знал и не ведал. Скромный, чистый юноша, чуждый философских исканий, но неутомимый в наблюдениях и трудах, он пребывал в полнейшем довольстве, созерцая и познавая, собирая и изучая то, что дарила ему природа. В детстве он выращивал цветы и составлял гербарии, затем всецело увлекся минералами и окаменелостями, причем восхищался ими, конечно же, лишь как прекрасной и значительной игрой природных форм, а в последние годы, и особенно после переселения в деревню, более всего полюбился ему многоцветный мир насекомых. Любимицами Роберта были бабочки, их блистательная метаморфоза неизменно приводила его в пылкий восторг, а их великолепные узоры и бархатистые сочные краски несли ему столь чистое наслаждение, что людям более скромных дарований бывает ведомо лишь в ранние детские годы, которым высокая взыскательность не свойственна.
Таким душевным складом был наделен молодой богослов, который, услыхав весть о миссионерском начинании, вмиг встрепенулся и почувствовал, как вдруг в глубине его души все устремилось, словно стрелка компаса, к одной цели — Индии. Мать Роберта умерла несколько лет тому назад, ни обручения, ни хотя бы тайного уговора с какой-нибудь девушкой у него не было, дядя, правда, умолял племянника отказаться от опасной затеи, но, в конце концов, священник Эгион был усердным служителем Бога и, как знал Роберт, прекрасно мог обойтись в своем приходе и церкви без помощи племянника. Роберт написал в Лондон, получил обнадеживающий ответ, деньги на проезд до столицы, и не мешкая, пустился в путь после тягостного прощания с дядей, который все еще хмурился и горячо отговаривал его ехать; с собой он взял небольшой ящик с книгами да узел с платьем и сожалел лишь об одном: что нельзя захватить также гербарии, минералы и коллекции бабочек.
Взволнованно и робко переступил новый кандидат на индийскую службу порог высокого, строгого дома благочестивого купца, что расположен был в сумрачном и бурливом лондонском центре, и там, в сумраке коридора, явилось ему его будущее в образе висевшей на стене огромной карты восточного полушария Земли, а в первой открывшейся перед ним комнате — в образе большой тигровой шкуры. Почтенный лакей проводил смущенного и растерянного юношу в залу, где его ожидал хозяин дома. Высокий и строгий господин с гладко выбритым лицом и льдисто-голубыми пронизывающими глазами принял гостя на старинный манер суховато, однако после непродолжительной беседы робкий кандидат произвел на хозяина вполне благоприятное впечатление, и он предложил юноше садиться и продолжил экзамен доброжелательно и приветливо. Затем хозяин попросил у Роберта аттестаты и написанную им автобиографию и, вызвав звонком слугу, сделал краткое распоряжение, после чего слуга безмолвно проводил юного богослова в комнату для гостей, куда немедленно явился другой слуга, принесший чай, вино, ветчину, масло и хлеб. Молодого человека оставили одного за столом, и он как следует подкрепился. Потом, удобно расположившись в высоком, обитом синим бархатом кресле, он некоторое время размышлял о своем положении и праздно разглядывал обстановку комнаты, в которой после беглого осмотра обнаружил еще двух посланцев далекой жаркой страны: в углу возле камина стояло красновато-коричневое чучело обезьяны, а над ним на синей шелковой обивке стены висела высушенная кожа невиданной огромной змеи с бессильно поникшей безглазой, слепой головой. Подобные вещи Роберт ценил высоко, он поспешил рассмотреть их вблизи и потрогать. Образ живого питона, которого Роберт представил себе, свернув в трубку блестящую серебром змеиную кожу, показался ему и страшным, и отталкивающим, но в то же время еще сильней раздразнил его любопытство к далекой чудесной чужой стране. Роберт подумал, что его не устрашат ни змеи, ни обезьяны, и с наслаждением принялся мысленно рисовать себе сказочные цветы и деревья, дивных бабочек и птиц, которыми, несомненно, богаты благословенные жаркие страны.
Меж тем время близилось к вечеру, и безмолвный слуга принес зажженную лампу. За высоким окном, смотревшим на мертвую улочку, повисли туманные сумерки. Тишина респектабельного дома, слабо доносившееся издалека волнение большого города, уединенность высокой прохладной комнаты, где Роберт чувствовал себя пленником, отсутствие какого-либо занятия и романическая неопределенность положения слились со сгустившимся мраком осеннего лондонского вечера и повлекли душу молодого человека прочь с высот надежды, все ниже, ниже, и наконец, через два часа, которые он провел, чутко прислушиваясь и чего-то ожидая, он устал ждать чего-либо от этого дня, улегся в роскошную постель для гостей дома и вскоре уснул.
Его разбудил — среди ночи, как ему показалось, — слуга, сообщивший, что молодого человека ждут к ужину, и он, следовательно, должен поторопиться. Эгион сонно оделся, потом, все еще вяло, пошатываясь спросонок, побрел за лакеем через комнаты и коридоры, спустился вниз по лестнице и вошел в просторную, залитую светом ярко горящих люстр столовую, где разодетая в бархат, сверкающая драгоценностями хозяйка дома оглядела его в лорнет, а хозяин представил двум священникам, и те прямо за ужином подвергли своего юного собрата строгому экзамену, прежде всего желая удостовериться в искренности его христианских воззрений. Полусонному святителю стоило немалых усилий понять смысл заданных вопросов и тем более — ответить на них, однако робость была к лицу юноше, и почтенные мужи, привыкшие иметь дело с претендентами совсем иного толка, прониклись к нему благосклонностью. После ужина в соседней комнате были разложены на столе географические карты, и Эгион впервые увидел местность, где ему предстояло проповедовать слово Божие, — желтое пятно на карте Индии, к югу от города Бомбея.
На следующий день Роберта отвезли к почтенному старому господину, который был главным советником коммерсанта в духовных вопросах и, поскольку страдал от подагры, уже несколько лет был заживо погребен в четырех стенах своего кабинета. Старик сразу почувствовал расположение к бесхитростному юноше. Он не задавал никаких вопросов касательно веры, однако быстро распознал натуру и характер Роберта; поняв же, что предприимчивости настоящего проповедника в нем мало, ощутил к юноше жалость и принялся настойчиво разъяснять ему опасности морского плавания и жизни в южных широтах. Старик полагал, что нелепо молодому, чистому человеку жертвовать собой и в конце концов умереть на чужбине, коль скоро нет у него ни особых дарований, ни склонностей и, стало быть, нет призвания к подобному служению. И он дружески положил Роберту руку на плечо и сказал, поглядев ему в глаза с проникновенной добротой:
— Все, о чем вы мне говорили, хорошо и, наверное, правдиво. Но я все-таки не вполне понимаю — что же так влечет вас в Индию? Будьте откровенны, дорогой друг, скажите без утайки: вас зовет в Индию некое мирское желание или порыв? Или вы движимы единственно искренним желанием нести Святое Евангелие бедным язычникам?
- Предыдущая
- 31/137
- Следующая
