Свободомыслие и атеизм в древности, средние века и в эпоху Возрождения - Сухов А. - Страница 39

В это время возникло новое литературное направление, связанное с общей архаизирующей тенденцией в области культуры. Деятели этого направления стремились оживить классические традиции в искусстве художественного слова, поэтому его принято называть «греческим возрождением». Оно совпадало с определенным расцветом ораторского искусства. Профессия странствующего ритора, демонстрирующего свое мастерство декламации в театрах, общественных зданиях и просто на площадях городов, становится популярной. Этим мастера слова несколько напоминали софистов классической эпохи, поэтому второй век нашей эры в истории греческой литературы и науки принято называть периодом расцвета «второй софистики». Характерной чертой этого направления было следование классическим образцам. Риторы II в. стремились воспроизвести стиль, лексику, ораторские приемы мастеров аттического красноречия прошлого, но темы, которым были посвящены их произведения, носили искусственный и надуманный характер. Главным жанром риторов «второй софистики» был эпидейктический — торжественный, прославляющий, хвалебный. Украшенные всевозможными риторическими фигурами и поэтическими тропами, вычурные и рафинированные, написанные ритмической прозой, эти речи приближаются к поэзии. Прославленных мастеров указанного жанра окружают почестями, их приезд в город становится праздником, на который собираются толпы поклонников ораторского искусства, им даже ставят памятники. Многие деятели «второй софистики» искренне считали себя вторыми Демосфенами, а если они имели отношение к философии, то и Платонами.

Однако из недр «второй софистики» вышел действительно крупный писатель II в. Лукиан, творчество которого удивительно созвучно современности. Его большое литературное наследие включает произведения разнообразных жанров, если не всегда им открытых, то часто получавших под его пером новую и оригинальную форму. Лукиан подвергает коренному пересмотру и уничтожающей критике классическое наследие, и прежде всего обветшавшую олимпийскую религию, суеверия. Мифы, освященные многовековой традицией, становятся объектом остроумной, язвительной и меткой насмешки. Одним из первых Лукиан обратил внимание на распространявшееся новое христианство и его приверженцев, поклонников «распятого софиста», поэтому его творчество может служить ценным источником по истории раннего христианства.

Лукиан родился около 120 г. в сирийском городе Самосата, центре римской провинции Коммагена. Расположенная на берегу Евфрата, Самосата контролировала переправу и оживленный торговый путь, ведший из дальней Индии к странам Ближнего Востока. Юный Лукиан с детства слышал разноязыкий говор купцов, сопровождавших караваны, медленно двигавшиеся по улицам родного города. Здесь звучала и латинская речь солдат римского легиона, и греческий язык эллинизированной части населения, преимущественно местной знати. И может быть, в этом можно найти объяснение тому непреодолимому влечению к странствиям, которое запало в душу будущего писателя, объездившего чуть ли не весь тогдашний цивилизованный мир, побывавшего и в Малой Азии, и в Италии, и в Галлии, закончившего свои дни в Египте на римской службе.

Лукиан учился в Смирне, Эфесе и в других городах Ионии, где были известные на весь мир школы риторов. В них молодые люди учились пересказывать произведения ораторов классической эпохи, импровизировать речи на заданные темы. Другой вид упражнений назывался пролалии. Это были короткие вступления к большой декламации, цель которых — снискать благоволение слушателей. Закончив обучение, Лукиан отправился в странствия и выступал в качестве ритора на разных торжествах и даже на Олимпийских играх. Странствуя по провинциям империи, Лукиан не забывал родины. По-видимому, он возвращался туда не раз, особенно часто в 60-х годах.

В конце 60-х годов II в. Лукиан оставил профессию странствующего ритора, порядком ему надоевшую: странствующие мастера красноречия обычно стремились лишь пустить пыль в глаза слушателям своей эрудицией и искусством декламации, старались напыщенной болтовней прикрыть убожество мыслей и чувств. Лукиан решил пополнить свое философское образование и направился в Афины. Некоторое время он питал симпатии к Академии, как видно из диалога «Нигрин», названного по имени философа школы Платона, с которым Лукиан встретился в Риме. Проникся он также симпатиями к киникам и к школе Эпикура; к последней он питал, по-видимому, особенно теплые чувства. В повести «Александр, или Лжепророк» он называет «Главные мысли» Эпикура прекраснейшей из книг. Все же Лукиан так и не стал адептом какой-либо философской школы; склоняясь к эклектизму, он сохранил определенную самостоятельность мировоззрения. Философ Демонакт, представлявшийся сатирику идеалом мыслителя, выступает в одноименном произведении лишь как критическая личность без конкретных идеологических характеристик.

В то же время изменяется характер литературного творчества Лукиана. Вместо больших речей в стиле «второй софистики» главное место в творчестве Лукиана начинают занимать короткие диалоги, сценки, пересыпанные шутками, ироническими замечаниями, обильно приправленные юмором, часто переходящим в злую сатиру, когда речь заходит о том, что представлялось трезвому уму писателя нелепыми пережитками, недостойными людей, живущих по законам разума. Такой диалог имел мало общего с классическим жанром «сократических речей», диалогов типа платоновских. По сути Лукиан создал новый жанр литературы.

Наиболее плодотворный период деятельности Лукиана как сатирика, автора диалогов указанного типа, падает на время правления императоров Марка Аврелия и Коммода. К концу этого периода Лукиан вновь возвращается к профессии ритора. Тогда же он устанавливает связи с влиятельными людьми из правительственного аппарата Рима и занимает хорошо оплачиваемый пост судейского чиновника в Александрии (в Египте). По-видимому, там он и окончил свои дни приблизительно в конце 80-х или начале 90-х годов.

Творческое наследие Лукиана насчитывает 82 произведения, среди которых есть, впрочем, и неподлинные, как, например, явно ему не принадлежащая повесть «Лукий, или Осел», написанная на тот же сюжет, что и роман Апулея «Золотой осел». Все подлинные сочинения писателя небольшого объема, чаще всего это диалоги. Помимо них имеются две шутливые драмы; написанные стихами, они представляют собой пародии на жанр классической трагедии. Под именем Лукиана дошли еще 53 изящные эпиграммы.

Бесспорно, самой интересной и важной частью творческого наследия Лукиана-сатирика, борца против религиозных суеверий, являются диалоги. К наиболее ранним принадлежат короткие «Диалоги богов». В небольшие сценки на сюжеты известных мифов автор вносит максимум обыденности, боги выступают в комическом виде, проявляя худшие черты человеческого характера: мелочность, зависть, жестокость, глупость и жадность. Мифы лишаются своей героической окраски, освященной многовековой традицией классического искусства, и превращаются в анекдоты из жизни низов общества.

Религия и религиозные суеверия прямо или косвенно подвергаются критике в следующих произведениях Лукиана: «Прометей, или Кавказ», «Диалоги богов», «Морские диалоги», «Зевс уличаемый», «Зевс трагический», «Совет богов», «Менипп», «Икароменипп», «Диалоги в царстве мертвых», «Любитель лжи», «Александр, или Лжепророк», «О кончине Перегрина», «О сирийской богине». Рассмотрим лишь наиболее характерные образцы.

Пролог диалога «Прометей, или Кавказ» пародирует начало знаменитой трагедии Эсхила «Прикованный Прометей». Боги Гермес и Гефест ведут титана Прометея, чтобы приковать его к скале, исполняя приказ Зевса. Но если у Эсхила титан хранит трагическое молчание, когда жестокие слуги Зевса творят над ним расправу, то у Лукиана происходит типичная рыночная перебранка. В ответ на просьбу Прометея о пощаде — он ведь не совершил ничего преступного — Гермес категорически возражает: «Ничего преступного, Прометей? Но ведь, когда тебе поручили раздел мяса между тобой и Зевсом, ты прежде всего поступил совершенно несправедливо и бесчестно, отобрав самому себе лучшие куски, а Зевсу отдав обманно одни кости, „жиром их белым покрывши“?»⁴¹