Перевозчик (СИ) - Осворт М. "athwart" - Страница 31

Внутренняя сторона его предплечья, однако, до сих пор оставалась чистой вовсе не потому, что с будущей судьбой не сумел он определиться вовремя, с большинством своих сверстников заодно. Напротив, полная определенность пришла к нему много раньше, едва лишь годы его перевалили за первую половину меры.

Единственным занятием, которое всерьез интересовало в ту пору его ровесников, было перебрасыванье мяча через узкие городские каналы, чему и посвящали они целиком свободное свое время - вызывая извечное ворчливое недовольство почтенных горожан, слишком хорошо, впрочем, помнивших собственные молодые годы, чтобы всерьез раздражаться на шумную их возню и всяческие проказы. Мичи подобной склонности не имел. Едва выучившись читать, вскоре уже он пользовался любым предлогом, чтобы улизнуть в Библиотеку - где и проводил всякую вонту, отвоеванную у домашних хлопот и занятий в школе. Там вернее всего и было искать Мичи - если случайно не удавалось застать дома, ушедшим в чтение с головой. Читал он взахлеб, лихорадочно, поглощая тома безо всякого видимого порядка - точнее, следуя собственному, ему только одному понятному плану. Руководствуясь отсылками, обнаруженными в едва дочитанной, захватившей его воображение книге, он тут же хватался за следующую - и та уводила его еще дальше, в таинственную, бесконечную глубину лабиринта, в котором он давно уже заблудился, не испытывая, впрочем, ни малейшего желания выбираться наружу. Мир, открывавшийся в книгах, казался куда прекрасней и интересней окружавшей его повседневности.

Питая поначалу склонность, по преимуществу, к сказаниям и легендам о славных героях и битвах древности - вполне объяснимый, с учетом его возраста, выбор - постепенно Мичи перешел к более основательному изучению классической истории Четырех Миров, чем обратил на себя внимание, а позднее завоевал и дружбу Онди-самадо, пожилого библиотекаря, увлеченность Мичи искренне разделявшего, а потому и способного оказать юноше помощь неоценимую. Сам Онди, судя не столько даже по дряхлому его виду, сколько по крайне своеобразной манере речи, изобиловавшей вышедшими из употребления оборотами, казался в ту пору Мичи живым персонажем любимых книг - свидетелем былого, очевидцем чудес, хранителем древних тайн. Впечатление это было, конечно, преувеличенным - Онди был стар, но все же не настолько, чтобы помнить, допустим, неизменно пленявший Мичи Ооли эпохи пиратской вольницы, когда Город в течение ночи, бывало, переходил из рук в руки, то проигранный в аптри, то доставшийся победителю в поединке, когда - по обычаю тех славных лет - городским головой, пусть на день, на вонту, до следующего брошенного вызова, по праву считался тот, кто покидал теперешнюю Залу собраний, держа высоко поднятой за пучок волос отрубленную голову соперника или предшественника, под громогласные выкрики и залихватский посвист вольного и вечно нетрезвого пиратского братства. Не помнил, конечно, Онди и таинственного, неизвестно откуда пришедшего, капитана Аруми, подтвердившего свое право на владычество в стольких схватках, что число желающих бросить ему вызов мало-помалу убывало, покуда не иссякло совсем; ни довелось ему быть и свидетелем того, как, провозгласив в Ооли вечный мир, с тех самых пор и длящийся, Аруми оставил всякому несогласному четверть меры дней, чтобы поднять паруса и свободно покинуть порт - а затем, пресекая сурово любое сопротивление, принялся восстанавливать разоренный, разрушенный за годы и годы вольницы Город, постепенно возрождая его, загаженный и сожженный, к нормальной жизни.

Онди, впрочем, был стар ровно в той мере, чтобы покинуть мир всего через несколько лет от начала их содержательной и счастливой дружбы - и эта утрата стала для Мичи печалью неизбывной и глубочайшей. Долго еще мысленно разговаривал Мичи со стариком, делился, как было заведено между ними, впечатлениями о прочитанных книгах, спрашивал совета; тоска его по первому своему настоящему другу, и - в полном смысле - учителю, до конца не покинула его, пожалуй, и до сих пор. Что же касается Онди, то умудренный прожитыми годами старик толково распорядился отпущенным ему временем, при всяком удобном случае отвлекая юного Мичи от собственной персоны и обучая важнейшему, по его мнению, навыку: умению думать самостоятельно, не особо прислушиваясь ни к голосу большинства, ни ко взглядам всеобщих авторитетов. «Таким только образом - говаривал он - имеет молодой человек, подающий надежды, возможность обрести собственный взгляд и голос». Научил он Мичи не доверяться слепо и книжной мудрости, побуждая читать между строк, учитывать намерения автора, размышлять о влияниях, которым тот был подвержен, взвешивать обстоятельства и условия, в которых был создан текст. Онди, можно сказать, сформировал в Мичи вкус, умение отличить книгу стоящую, содержательную, отыскать ее в бесконечной череде прочих. Вооруженный заботливо привитым ему искусством, через некоторое время Мичи с удивлением - и запоздалой благодарностью - обнаружил, что вполне способен составить собственное мнение не только уже в вопросах литературы.

Влечение к делам времен минувших Мичи не покидало. К разочарованию и даже негодованию своему вскоре он обнаружил, что известная в Ооли история Четырех Миров так и остается разбросанной по всевозможным отдельным источникам, а предпринятые до сих пор попытки свести ее в единое, удобное для восприятия и последовательное повествование оставляют желать лучшего. Одни книги очевидно подвержены были влиянию взглядов, обыкновенных во время их написания - что само по себе открывало вдумчивому исследователю заманчивые возможности, но вовсе не помогало приведению разрозненных сведений в упорядоченное, единое целое; иные авторы отличались крайне странным подходом к определению степени важности - а, соответственно, и к отбору событий, которые следовало бы описать, или хотя бы упомянуть, в книге, способной стать полноценным изложением всеобщей истории. Отдельные труды представляли собой сухой перечень дат и событий, безо всякой попытки осмысления, рассмотрения взаимосвязей; некоторым же сочинителям столь явно недоставало писательского дарования, что Мичи твердо решил - однажды, когда придет подходящее время - посвятить себя созданию того, что мыслилось ему Краткой историей четырех миров. Мечта эта с тех самых была его постоянной спутницей. Множество раз, вполне повзрослев уже, принимался он за наброски, менял язык и подход, но снова и снова отступал, находя в себе честность признать, что не готов еще, не созрел, не обладает в полноте каким-то неуловимым, непонятным еще ему качеством - ключом, позволяющим написать Краткую историю точно такой, как виделась она ему: законченной, захватывающей, совершенной.

Мичи вынашивал замысел этой книги, продолжал возвращаться к ней, время от времени - и она становилась все более живой, росла в нем, не торопясь проявиться вовне, но созревая у него внутри, обрастая, словно живой плотью, все новыми деталями и подробностями - хотя, говоря откровенно, вскоре она стала уже далеко не единственной - лишь одной из книг, что хотелось ему написать однажды. Не меньше, чем древние хроники, завораживали его тогда путевые дневники, заметки о странствиях - и сокровеннейшей своей мечтой полагал он однажды отправиться в путешествие самому, пережить опасности и приключения, увидеть далекие чужие края и познакомиться с их обитателями, подмечая внимательным взглядом обычаи их и нравы, величие цивилизаций и самобытность народов варварских; может быть, даже побывать - а чем не шутит судьба? - за пределами мира, известного в Ооли, своею ногой ступить на новые, неведомые еще земли, оказаться свидетелем чудес и диковин, поистине невероятных; непременно вернуться домой с целым ворохом впечатлений, и вечерами, разбирая беглые свои дорожные пометки, воскрешая в памяти, переживая заново произошедшие с ним события, выискивать нужные слова, подбирать тщательно, придавать им законченность и выразительность - а потом озаглавить неброско и сухо: «Отчет о хождении морем к островам Симагу», «Записки о путешествии к пределам обитаемого мира на торговых судах купеческой гильдии», «Второе плавание Мичи к берегам ранее им открытой красной земли Бушти»...