Слепой секундант - Плещеева Дарья - Страница 92

• Предыдущая
• 92/94
• Следующая

— На носилках! — перебил Граве. — И лишь на неделю, на полторы! Я должен быть рядом с ним, граф, пока не исцелю… А я исцелю!

— Отлично, Граве. Значит, сейчас везем ко мне! — радостно воскликнул Венецкий. — Соломин, у меня сестрица — шестнадцати лет, хороша, как майская роза. Коли понравится — я матушку уломаю, породнимся!

— Отчего нет? — спросил Андрей. — Жениться мне пора. А коли и для Граве невеста сыщется, так чего еще желать? Вот только придется вам, пока я лечусь, присмотреть для меня приличный дом, куда не стыдно привести молодую жену.

— Этим матушка займется, — решил Венецкий. — Но через месяц — когда ее покаяние кончится, не раньше. Она же еще и спасибо скажет — что ты дашь ей повод наряжаться и целыми днями по городу разъезжать. Так что все останутся довольны.

— Не все, — раздался голос из-за сундука. Оттуда на четвереньках выполз к изумленным зрителям Фофаня.

— Ты как туда попал, негодный? — напустился на него Граве. — Подслушивал?

— Да спал я там, — Фофаня выбрался на середину комнаты и сел на пятки перед Андреем. — Сами ж велели мне там войлок бросить. Думал, уж там-то не потревожат. Барин, Андрей Ильич! Не слушайте вы их! Никого и ни с кем еще не повенчали!

— А ты почем знаешь? — удивился Граве. — Сопя за сундуком, во сне увидал?

— Да не спал я вовсе! — трубным голосом завопил Фофаня. — Поспишь с вами! Оно и видно, что ни разу не венчались! И в церковь Божию дорогу забыли! Нехристи!

— Ишь, праведник какой сыскался! — прикрикнул на Фофаню Андрей.

— Праведники-то не знают того, что я знаю! Коли из какого дома все на венчанье убрались — так и знай, что четыре часа в нем будет пустым-пустехонько, хоть столы с кроватями выноси! Потому что отродясь не бывало, чтобы вовремя начинали! Коли уговорились венчать в одиннадцать — так еще час будут собираться да гостей опоздавших ждать, особливо в распутицу! И приедут в церковь, на два часа опоздавши! Барин мой ласковый, Андрей Ильич! За все твое добро тебе отслужить хочу! Но как?! — Фофаня вскочил на ноги. — Чего глядите, шпыни ненадобные, смуряки охловатые?! — вдруг заорал он на Венецкого и Граве. — Хватайте раба Божия, везите в церковь! Точно вам говорю!

— Ты сбесился?! — воскликнул Андрей. — На кой?! Господа, не вздумайте! Это решительно никому не нужно!

— Вы как раз успеете! Одевайте его! Еремей Павлович, батька мой, неси новые чулочки! Рубаху свежую доставай! Воду грейте — побрить барина! — продолжал выкрикивать Фофаня. — Волосики чесать! Кафтан самолучший из сундука доставайте!

— У него одни мундиры, — сказал Еремей, копаясь в сундуке. — Вот новый, раза четыре, может, надеванный. Помялся…

— А утюг на что?! Где этот ваш нехристь немецкий?! — Фофаня завертелся, высматривая Эрнеста.

И — дивное дело! — сразу нашлись горячие уголья для чугунного утюга, сам собой выполз из дальнего угла, освободился от пыльных коробок и накрылся толстым сукном стол, на котором утюжить, и горячая вода поспела ровно в тот миг, как Еремей вытащил из несессера бритву. Маша подшивала оторвавшийся манжет, Венецкий искал в сундуке полагающиеся к мундиру сапога, Граве побежал составлять микстуру, без которой не мог отпустить пациента. Фофаня отважно путался у всех в ногах, его едва не припекли утюгом, но именно благодаря Фофаниным крикам и распоряжениям Андрей не имел возможности слово вставить.

— Букли загнуть, букли загнуть! — требовал Фофаня.

— Какие букли, когда повязка?! — Андрей пытался как-то остановить все это столпотворение, но его впервые не слушали — и слушать не желали. Возможно, потому, что он напрасно пытался придать голосу уверенности; прежней, которая помогла объединить соратников, не было, новую — взять неоткуда, а душа вдруг затрепетала в отчаянии — она поняла, что именно теряет навеки.

Спасти то, что возникло между ним и Демушкой, Андрей не мог — ее судьба решена. Он мог только сказать ей: «Я все знаю, это была ты, это тебя Господь услышал!» Он был уверен, что она поймет.

Ловкие руки натягивали ему чулки, облачали в рубаху, взбивали волосы, застегивали пуговицы… А сам он вдруг понял: чтобы получить хоть несколько секунд встречи, нужно совершить какое-то благодеяние, и прямо сейчас, немедленно.

— Феофан Морковкин! — громко крикнул Андрей.

— Чего угодно? — Фофаня встал перед ним, ожидая приказаний.

— Еремей Павлович, где у нас новый образ блаженного Феофана? Дай сюда.

Образ был найден и вставлен Андрею в руки.

— Ты свое дело сделал, и от присяга я тебя освобождаю, — сказал он. — Вот тебе Феофан Исповедник на память. Еремей Павлович, дай ему еще рубль и выпроводи его навеки.

— Собирай свое тряпье, — велел дядька. — Принарядили тебя, как жениха. Глядишь, и впрямь найдется тебе Матрена Никитишна.

Фофаня даже не сразу додумался благодарить Андрея. Но когда он заговорил — стало ясно, что благодарность и в полчаса не уложится. Венецкий приказал ему немедленно замолчать и повел Андрея прочь из темной комнаты, на свежий воздух.

В столице была весна — истинная и окончательная. Весенний воздух вошел в грудь, весенний ветер ударил в лицо.

— На Дворцовую, к Лебяжьей канавке! — приказал Венецкий кучеру. — В том углу Зимнего — Большая дворцовая церковь. Ты в ней бывал, Соломин?

— Не доводилось.

— Вот где роскошь! Ничего, еще увидишь!

Экипаж Венецкого пролетел по Невскому, едва не опрокинувшись на повороте.

— Держись, Соломин! — крикнул Венецкий. — Успеем!

— А для чего?

— Не знаю! Но нужно успеть! — полная бессмыслица этой поездки графа совершенно не смущала.

Андрей же твердил себе одно: «Слово будет исполнено, слово будет исполнено, обещал найти — и вот я, вот…»

Фофаня оказался прав — когда черномазую Демушку в личных покоях государыни собирали и снаряжали под венец, это потребовало немалого времени — как и всякое дело, в котором участвует вшестеро больше человек, чем надо бы. Придворный куафер с помощниками завил ей волосы, но не сразу собрал локоны в модную прическу, несколько раз заново укладывал их, чтобы они роскошной гривой падали на плечи. Горничные порвали две пары белых ажурных чулок. Прямо в руках у государыни развалился дорогой склаваж[27] с алмазами — ее подарок черномазой Демушке. Побежали за ювелиром, пока не починили — с места не двинулись.

Наконец свадебная процессия дошла до Большой дворцовой церкви, и все встали, как положено по этикету и венчальному ритуалу В первом ряду свадебных гостей стояла Екатерина, наряженная весьма деликатно — чтобы не затмевать невесты. Справа от нее был кавалер удивительной красоты — генерал-адъютант и граф Дмитриев-Мамонов, он сверкал бриллиантами в перстнях, на пуговицах и пряжках туфель. Слева — светлейший князь, который, как говорили, сам и устроил сожительство государыни с бывшим своим адъютантом. Потемкин блистал драгоценностями не менее фаворита. А уж за ними толпились гости, среди них немало завистников — не каждую девицу государыня приказывала венчать в придворном храме.

Черномазая Демушка в этот день сияла белизной — ее и набелили, и напудрили. Она стояла рядом с осанистым женихом, выпрямившись, словно аршин проглотила, и смотрела поверх голов — на капители высоченных мраморных колонн, потолочную роспись. К ней подходили дамы, шептали что-то ласковое и ободряющее, поправляли кружева и ленточки на палевом атласном платье. Демушка отвечала односложно.

— Гряди, гряди! — запел незримый хор.

Это не было обязательным при обряде песнопением, но так повелось, что перед самым венчанием едва ль не во всех церквах, имевших обученный хор, пели для радости:

Обряд Демушка знала, поскольку бывала на свадьбах подруг-смольнянок. Вот только не думала, что однажды ей придется твердить себе при звуках ангельских голосов «не смей, не смей, не смей!» и сдержать слезы.

• Предыдущая
• 92/94
• Следующая