Путешествие по Сибири и Ледовитому морю (с илл.) - Врангель Фердинанд Петрович - Страница 105

• Предыдущая
• 105/121
• Следующая

Я поспешил исполнить его желание; он очень спокойно расположился курить. Но вскоре после того проговорил несколько раз слово канакай (что означает старшину или начальника), вскочил в сани свои и скрылся между торосами. Вечером, когда все общество собралось и расположилось лагерем, посетили нас трое чукчей; двое из них ехали в санях, а третий бежал возле них, погоняя оленей. Приближаясь к лагерю, чукчи, сидевшие в санях, делали обеими руками разные странные движения и знаки, желая, вероятно, показать, что они пришли без оружия и с дружелюбным намерением. Они остановились недалеко от лагеря, и малорослый чукча, лет 60-ти, закутанный в мохнатую кухлянку, безбоязненно подошел к нам, объявляя, что он камакай чукотских племен, обитающих по берегам Чаунского залива. Его смелые и быстрые движения обнаруживали сильное телосложение, а маленькие блестящие глаза выражали мужество и самонадеянность.

После обыкновенного приветствия, торома[189], велел он вынуть из своих саней жирный бок тюленя и кусок свежего медвежьего мяса и подарил мне их как произведение своей страны. Я привел его в нашу палатку, угощал табаком, рыбой и прочим, и он вел себя так непринужденно и спокойно, как будто бы мы были с ним старые знакомцы. Через переводчика разговаривал я с ним и с удовольствием слушал его замечания.

Всего более желательно ему было знать, что нас побудило в такое холодное время года предпринять столь дальнюю поездку? Потом спрашивал он: много ли нас и вооружены ли мы? Отвечая ему на вопросы, всячески старался я объяснить, что наше посещение совершенно мирное. Несмотря на то казалось, что внезапное появление наше возбудило в нем недоверчивость, и проницательные взоры его следили за каждым движением нашим. Впрочем, он был очень скромен и с добродушной откровенностью отвечал на все наши вопросы. Между прочим желали мы знать, видели ли чукчи деревянный крест, поставленный нами в 1820 году на горах Шелагского мыса. «Мы видели ваш крест и не тронули его», – отвечал камакай и рассказал, что он первый увидел крест и тем более удивлялся такому явлению, что в окрестностях не заметно было никаких следов недавнего посещения.

На следующую весну тюленья и медвежья охоты были особенно удачны; чукчи приписали это влиянию креста и принесли ему на жертву белого оленя. Напротив того, другой крест, поставленный священником Слепцовым на берегу Чаванской, или Чаунской, реки, был ими сломан и сожжен, потому что жителям тех мест показалось, будто со времени сооружения его река сделалась малорыбной. Также рассказывал он нам, что чукчи не имеют постоянного жилища на Шелагском мысе, но обыкновенно собираются туда в марте месяце для охоты за белыми медведями, которых, вооруженные одними копьями, с удивительной смелостью преследуют и умерщвляют они среди самых неприступных торосов.

Старик выдавал себя за потомка древних шелагов, или, как чукчи обыкновенно называют, чаванов, много лет тому назад двинувшихся на запад по морскому берегу и более не возвращавшихся. От имени этого народа реки и залив получили название Чаванских, или Чаунских. Часа через два гость наш расстался с нами, очень довольный, как казалось, ласковым приемом и полученными на прощанье подарками.

На следующий день, 9-го марта, камакай посетил нас со своими женами, детьми и с одним молодым чукчей, которого представил нам как своего племянника. Мы предложили гостям чаю, но они только отведали его и с видимым отвращением вылили остальное, а потом каждый вырезал себе по большому куску свежего, твердого снега и принялся жевать его[190], чтобы истребить чайный вкус и прохладиться. Сахар им весьма понравился. Замечательно, что, несмотря на чрезмерное употребление табаку, который чукчи беспрестанно курят, нюхают и жуют, они не совершенно притупили свой вкус. Племянник камакая рассказал нам, что он ел много сахару на ярмарке в Островном, когда его там крестили.

Мы сделали ему несколько вопросов о его крещении; но, кроме некоторых обрядов, он ничего не помнил и даже забыл данное ему имя. Жена его, также крещеная, хотя знала, что мужа называют Николаем, а ее Агафьей, и показывала нам данные им кресты, но тем ограничивались все ее воспоминания. Проводники наши поспешили показать ей, как должно креститься и кланяться в землю, что она, к радости гордого своего мужа, очень скоро переняла. Маленький сын ее, мальчик лет десяти, воспользовался тем, что всеобщее внимание было обращено на такую сцену и спрятал очень искусно в свою широкую кухлянку пару ножей, несколько бисеру и других мелочей. Не желая нарушать доброго между нами согласия, я притворился, будто бы не замечаю воровства.

Камакай был в своем роде довольно образованный человек. Узнав цель нашей поездки и уверившись, по-видимому, что мы не имеем намерений, опасных свободе народа его, а, напротив, желаем только точнее узнать положение и свойства берегов, чтобы открыть, каким путем могут русские доставлять чукчам табак и другие товары, он описал нам подробно не только границы земли своей от Большой Баранихи до Северного мыса, но даже нарисовал углем на доске положение Шелагского мыса, называя его Ерри. В Чаунском заливе назначил он остров Араутан совершенно правильно по форме и положению, а к востоку от мыса Шелагского – другой маленький остров, который впоследствии и нашли мы; он утверждал уверительно, что, кроме этих двух, на всем протяжении нет никаких более островов.

На вопрос наш, не существует ли какая-нибудь земля на море к северу от Чукотских берегов? подумав несколько, рассказал он следующее: «Между мысом Ерри (Шелагским) и Ир-Кайпио (Северным)[191], близ устья одной реки, с невысоких прибрежных скал в ясные летние дни бывают видны на севере, за морем, высокие, снегом покрытые горы, но зимой, однако, их не видно. В прежние годы приходили с моря, вероятно, оттуда, большие стада оленей, но, преследуемые и истребляемые чукчами и волками, теперь они не показываются.

Сам он однажды преследовал в апреле месяце целый день стадо оленей на своих санях, запряженных двумя оленями, но в некотором отдалении от берега морской лед сделался столь неровен, что он вынужден был возвратиться». По мнению камакая, виденные с берегов горы находились не на острове, а на такой же пространной земле, как его родина. От отца своего слышал он, что в давние времена один чукотский старшина со своими домочадцами поехал туда на большой кожаной байдарке, но что там нашел он и вообще возвратился ли он оттуда, – неизвестно.

Он полагал, что отдаленная северная страна заселена, и доказывал мнение свое тем, что за несколько лет на берега острова Араутана, в Чаунском заливе, выбросило мертвого кита, раненого дротиками с острием из шифера, а как чукчи не имеют таких оружий, то должно предполагать, что такие дротики употребляются жителями неизвестной страны[192]. Основываясь на том, что с высоты даже Шелагских гор не видно на севере никакой земли, камакай полагал, что она против того места, где видны высокие, снегом покрытые горы, образуют мыс, далеко выдающийся в море.

Я сделал старику несколько подарков за готовность его, с которой отвечал он на наши вопросы, уверяя, что если такие рассказы окажутся истинными, то само правительство не преминет доставить ему приличное награждение. Он был за все очень благодарен и просил меня походатайствовать, чтобы Белый царь прислал ему железный котел и мешок табаку, которых ему недостает для совершенного счастья. Я должен был обещать, что употреблю с моей стороны все усилия и помогу ему достигнуть цели его желания. Тогда камакай и его спутники простились с нами, весьма довольные знакомством и приемом.

Марта 9-го числа, воспользовавшись ясной погодой, взял я полуденную высоту и 22-мя лунными расстояниями определил положение перешейка под 70°2'59'' широты и 171°3'15'' восточной долготы от Гринвича. Отклонение стрелки в ручном пель-компасе по азимутам, при соответствующих высотах солнца, найдено 18°3' восточное.

• Предыдущая
• 105/121
• Следующая