Экспедиция в иномир - Снегов Сергей Александрович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/64
• Следующая

— Серыми, Артур. В университете я писал стихи и в простодушии думал, что они белые. Но мне доказали, что ни одна строфа не вышла из серости. А ты меня удивляешь, Артур Хирота. Тебе понравился мой отчет о «черной дыре» Н-115?

— Он меня поразил, — серьезно ответил Артур. — Читая его, я пришел к мысли, что проходы в иномиры надо искать у коллапсирующих звезд, потому что звездные катастрофы могут происходить только в областях, где космос ослаблен и где, стало быть, есть лазы в высшие и низшие измерения. Идея о неоднородной прочности вакуума в галактических просторах была мне подсказана твоим отчетом, Казимеж. Именно поэтому я и настоял в Большом Совете, чтобы начальником первой трансмировой экспедиции назначили тебя. Ты не всегда понимаешь огромное значение своих находок, но обладаешь врожденным даром такие находки совершать.

— Благодарю. А мне почему-то казалось, что тебе неприятно, что в начальники экспедиции предложили не тебя, а меня. Занесу открытие этой ошибки в каталог других моих удивительных находок.

Мы вели этот разговор на пригорочке — полчаса назад он казался гигантской вершиной, закрывавшей треть небосвода. В стороне Николай играл с вариалами, они, отдаляясь, росли, становились гигантами и, бегом возвращаясь, стремительно опадали. Мне все больше нравилось это зрелище. Дзета—мир заслуживал того, чтобы им любовались. Жак не вмешивался в разговор и не показывал интереса к пейзажу. Он о чем-то хмуро размышлял. Уставший от игр Николай, плюхнувшись рядом, поинтересовался, что его огорчает. Жак громко вздохнул.

— Не огорчает, нет. Но эта беседа у Правого… Получается все-таки, что и у дзета—народов войны.

— Подумаешь, войны! Сражения из-за идей! Ведь так объяснил нам Правый? Научные дискуссии — вот их войны. В этом антилогическом и минус-математическом мире мы, очевидно, встретимся и с псевдовойной.

Жак качал огромной лохматой головой.

— А если война настоящая, Николай? И если нас втянут в нее? Одно нападение уже было — вспомни радиала и светоморе. Разве взаимоотношения радиала и светоморя ограничились научной дискуссией?

Я снова напомнил о правилах путешествия в дзета—мире:

— Здесь наша позиция — нейтралитет. А если войны и вправду имеют характер научных дискуссий — что ж, с интересом послушаем, но постараемся никому не навязывать своих мнений.

В день, когда в дзета—мире разразилась катастрофа, мы долго блуждали по нервам и жилам города, а потом отдыхали в помещении рядом со светостоловой. Это было нечто вроде колбы с суживающейся вверху горловиной. Вариалы забирались сюда без охоты, но это как раз привлекло нас, можно было побыть в одиночестве, не включая глубокого экранирования.

Я лежал, заложив руки за голову, и смотрел на отверстие колбы, ставшей нашей спальней. Стенки колбы озаряло внутреннее сияние, слабый свет струился в их глубине, он был то фиолетовым, то синим, то голубоватым — сумрачные, нерадостные краски, лишь изредка на них накладывались оранжевые отблески, словно бы золото далеких ликующих зарниц, но и они лишь подчеркивали, а не смягчали общую безрадостность сумрака. И я думал, что если бы вариалы сами не порождали свечения, если бы не несли в своих полувещественных телах собственного источника радостных красок, то существование их стало бы мрачным, как бытие пещерных жителей в темных подземельях.

И еще я думал о том, как дальше вести себя среди дружелюбного, так не похожего на нас народа, чтобы и понять природу их бытия, и неловким вмешательством или чрезмерной любезностью не причинить вреда.

Одна странность особенно занимала мою мысль. Мы четверо не раз прогуливались вне города. Уже не только мне одному нравились непрерывно меняющиеся пейзажи. Артур с Жаком тоже ими любовались. И нас постоянно сопровождали вариалы — но только сопровождали. Ни один самостоятельно не выбирался из города. Они не были прикованы к своему мрачному месту обитания физическими полями или, строгими запретами, но без нас его не покидали. Они, похоже, побаивались открытого пространства и ощущали в нас защитников от чего-то, что могло там грозить.

Николаю показалось шуткой мое предупреждение, что гнев или смятение Правого может вызвать гибель городских зданий. Но чем дольше мы пребывали в городе, тем меньше он нравился мне. Это была, конечно, привычка осторожного косморазведчика, опасающегося всего неизвестного. И я ничего не мог с собой поделать: мы отдыхали в городе, не предостерегаясь глубоким экранированием, я мог бы включить его, чтобы избавиться от тревоги, но мне не хотелось отстраняться от тайных сил города, мне хотелось быть вне его.

Артур мирно спал, Николай то закрывал глаза, то снова раскрывал их. Увидев, что я не сплю, он сладко зевнул и сказал:

— Капитана трансмировой экспедиции что-то беспокоит. Чего тебе не хватает для спокойного отдыха, миропроходец Казимеж Полинг?

— Мне не хватает запаха твоих духов, Николай Дион. Твоей бодрящей, стимулирующей, организующей кремонской эссенции.

— Я оставил духи на «Пегасе», но если ты разрешишь полностью снять экранизацию… Не хмурься, шучу, шучу!

Жак, лежавший у стены, поднял голову и пожаловался:

— Мне тоже не хватает запахов! В дзета—мире отсутствуют ароматы. И город не пахнет, и растения на равнине…

Николай не откликнулся. Он уже крепко спал. Он всегда засыпает мгновенно, проваливается в сон, как в пропасть, а не спускается в него как бы по лестнице, — я с Жаком именно так, постепенно, погружаюсь в сон.

Жаку и мне не хотелось спать. Я сказал:

— Поболтаем? Тебе нравится у вариалов? Совсем не то, что у светоморя с его бешеным шаром, правда?

Жак задумчиво ответил:

— Бытие вариалов напоминает картины на стереоэкране.

— Разве тебе кажется, что вариалы — стереоизображения, а не реальные существа?

— У них нет тела. О каждого из нас можно удариться, о них удариться нельзя. Сквозь них можно проскочить.

— Сквозь воду ты тоже проскакиваешь. И сквозь воздух.

— Вода и воздух не имеют формы. Вариалы обладают формой и цветом тела, а плотности нет… И еще раз повторяю — ничто здесь не имеет запаха.

— У тебя дьявольски вещное восприятие, Жак! Ты понял, что говорил Артур о вещной логике Аристотеля? Твоя логика еще предметней! Ты словно толкаешься среди вещей, а не озираешь их. И мир, лишенный ароматов и плотности, теряет для тебя две трети реальности. Однако, дорогой, много существует такого, чего нельзя ни понюхать, ни потрогать, ни посмотреть, — и все это тем не менее реально! Любое силовое поле, например, материально, но невещественно, как говорит наш проницательный друг Артур.

Добрый Жак никогда не обижался, он только вздыхал и смешно ерошил рукой темные кудри. Но сейчас он пребывал в каком-то особом настроении. Он казался взбудораженным и раздраженным. Он почти огрызнулся:

— Не знаю, что ты находишь плохого в вещном восприятии, Казимеж. Между прочим, невещественные энергетические процессы я воспринимаю не хуже любого из вас. Я вот интуитивно чувствую, что сегодня в дзета—мире как-то неладно… Надеюсь, ты не отрицаешь интуиции?

— Нет, конечно. И согласен, что интуиция — особая форма познания: восприятие невещественных взаимодействий в вещественном мире. Непосредственное ощущение зарядов и полей… А наши пять чувств — осязание, обоняние, вкус, слух, зрение — приспособлены лишь для познания предметов, а не полей. Здесь же, в царстве силовых взаимодействий, вещественность второстепенна, если Артур не заблуждается, а он так всегда безошибочен… Здесь органы чувств дают лишь поверхностное… Но что означает твое интуитивное беспокойство, Жак?

Жак погрузил пятерню в шевелюру и хмуро сказал:

— Не знаю. Каждая волосинка вздыбливается и колется. Боюсь, что готовится очень плохое…

Мне захотелось подразнить Жака. Нам обоим не спалось, а споры без иронии пресны. Я засмеялся:

• Предыдущая
• 19/64
• Следующая