Зеленые созвездия (СИ) - Белов Алекс Владимирович - Страница 16
- Предыдущая
- 16/76
- Следующая
Моё имя сверкает в газете и, несмотря на трагедию, я горжусь.
— Страшно это, поди, — говорит дед, отламывая краюху хлеба. Все уже едят, а я пялюсь на буквы. — Наверное, сознание потерял в воде. — Дед говорит осторожно, его слова будто касаются горячего чайника.
— Не помню, — отвечаю я, откладывая газету. Саму статью читать не хочется.
— Где же команда была? — возмущается дед. — Что ж вас никто не спасал???
Я начинаю есть и вдруг говорю с набитым ртом. Слова льются сплошным потоком.
— Думаю, их самих надо было спасать. Потому что на палубе были только другие ребята. Их всех отрывало от стены и уносило в море, а потом приносило волной обратно и разбивало в кровь. Вдребезги. Я видел, как у мальчиков отрываются головы. Там кругом была кровь и вода. Меня одного не оторвало. Я потом отцепился, когда корабль перевернулся, и меня понесло вверх. Если бы не Круг, я бы утонул. Я и так думал, что утону, потому что воздуха не хватало. Я не мог дышать. Но даже когда я выплыл, было хорошо не долго. Ночью я замерзал. Днём обгорал на солнце. Последние дни я плохо помню. Я редко приходил в себя…
Сбиваюсь. Вижу, что все перестали есть, только я наворачиваю мясо и пюре, уже половины тарелки нет. За эмоциями я не сразу чувствую боль. Странная, ноющая, иногда стреляющая внутри то в лёгких, то в кишках.
— Боже мой, — бабушка заплакала и погладила меня по голове.
— Не надо больше об этом говорить, — мрачно заявляет мама, и вдруг, внезапно для себя я спрашиваю:
— Мама, вот зачем убили того медведя, который шёл рядом со мной в лесу, когда я потерялся в детстве?
Оставшиеся члены семьи недоумённо переглядываются.
— Ты о чём? — хмурится мама.
Я вздыхаю и не знаю как сказать. Если начну объяснять, что слышу Море и Каштан во дворе, немедленно вызовут санитаров, и я вновь окажусь в больнице. Но кое-что приходит в голову.
— Почти перед тем, как меня спасли, меня нашли три акулы.
Бабушка охает и прикрывает ладонью рот. Первым приходит в себя дед. Он улыбается и восклицает:
— Да это он уже сочиняет.
— Нисколько, — мотаю головой я. Боль внутри нарастает, и теперь добирается до горла.
— Если бы акулы тебя нашли, ты бы не сидел здесь, они бы тебя давно уже сож… — он сбивается, и строгая морщинка меж его бровей разглаживается. — Погоди. Ты хочешь сказать, что они тебя не съели? А что они делали?
— Просто поплавали рядом и уплыли по своим делам, — жму плечами я.
— Да нет, это бред, — усмехается мама. — Никита, у тебя были галлюцинации. Акулы тебе просто привиделись.
Я отодвигаю тарелку. Боль внутри становится нестерпимой, и аппетит вдруг пропадает.
— Я пойду к себе, — хмуро заявляю. — Я не хочу есть.
И ухожу. Никто не пытается меня остановить, и слава богу. Иначе, я бы не ответил ничего существенного. Внутри распирала невидимая сила, пронзая разрушением каждую клеточку. Мысли сбивались.
В комнате я свалился на кровать, закрыл глаза и прислушался к ощущениям. Тонкие когти царапали внутренние органы, будто инопланетянин пытался вылезти наружу.
Можно было вернуться, рассказать маме, та дала бы какую-нибудь таблетку, но я сомневался, что она поможет. А вот кто мне действительно поможет, я знаю, поэтому вскакиваю и несусь на балкон. Окна моей комнаты выходят на запад, поэтому я вижу только степь. Нужный мне субъект — с обратной стороны дома.
Миниатюрный балкончик, приделанный дедом к окну комнаты, снабжён перекошенной лесенкой на крышу, которой я часто пользуюсь. И вот мои босые ноги ступают по черепице. Я на вершине мира, чувствую каждую молекулу воздушного бассейна надо мной. На севере закручиваются облака. Лёгкий ветерок притупляет боль, а я шаркающей походкой двигаюсь к кроне Каштана.
Я знаю. Я слышу. Природа не понимает моего страха.
— Что это такое??? — кричу я разлапистым листьям Каштана.
Боль, — коротко отвечает дерево.
— Спасибо, Кэп! Откуда она??? Во мне что-то не так?
Вспоминаю папу, которого съела жестокая болезнь. Клетки внутренних органов перестали работать как следует, и принялись поедать самих себя. Ошибка Природы. Всеми любимой, мать её, Природы, которая разделила живое на три формы жизни. А ежели мы для неё чужие, почему бы не прикокошитьодного-другого жестокими болезнями?
Природа любит вас так же, как и другие формы жизни, — говорит Каштан. — Вы сами виноваты в своих невзгодах.
— Что!? Со!? Мной!? — скандирую я.
Боль съеденного тобой кролика, — отвечает Каштан.
— Откуда она??? Я что, постоянно теперь буду болеть от еды?
Если будешь есть живую пищу — да, — отвечает Каштан. — Я предупреждал, что изменения будут, и скоро ты их заметишь.
Я открываю рот.
— Что значит, живую пищу? Кролик был мёртв.
Но он состоит из клеток, созданных Природой. Природа не может позволить своим детям есть самих себя.
— Бред! — воплю я. — сделайте меня таким, каким я был!!!
Это не тебе решать и не мне. Ты должен привыкнуть.
— Всё состоит из клеток, — отвечаю я тише. — Даже ты. Выходит, если я буду тебя есть, то тоже буду испытывать боль?
Ага, — говорит дерево.
— Мамадорогая, — я запускаю руки в волосы и хожу по кругу. — Да мы же люди едим либо растения, либо животных! Что я теперь должен есть? Пластмассу!
Когда я произношу последнее слово, Каштан вздрагивает. Да, я чувствую странную вибрацию от каждой его клетки. Будто бы по стволу проносится страх.
Ешь плоды, — говорит дерево, и потом я слышу голос мамы:
— Никита, ты на крыше?!
Я молчу, надув губы и замерший, будто застуканный на месте преступления. Ветер рвёт растрёпанные волосы, моя вселенная рушится.
— Никита, что с тобой?
— Всё в порядке! — кричу я, но, наверное, слишком дурным голосом, потому что мама охает, а я уже бегу к своему балкону. Через минуту оказываюсь в комнате, стремглав бросаюсь к двери и запираю её на крючок, который недавно выпросил поставить, дабы мне никто не мешал.
Падаю на кровать и обнимаю подушку. Всё гибнет. Всё плохо. Я ни о чём не думаю, только боль съеденного кролика разрывает тело. И вот он, предсказуемый стук в дверь.
— Никита, — осторожный голос мамы пробивается сквозь щели в комнату. — У тебя всё хорошо?
Я молчу, уставившись в одну точку. Мозг не реагирует.
— Господи, Никита, открой, пожалуйста. — Голос у мамы очень грустный, и я отзываюсь:
— Всё хорошо.
— Почему ты кричал на крыше?
Я медленно встаю и направляюсь к двери. Сжимаю пальцами крючок и замираю. Хочу видеть маму, но и боюсь кучи вопросов, на которые не в состоянии ответить, поэтому лишь опускаюсь на пол, — полы распахнутой рубашки послушно скользят по шортам, — и упираюсь затылком в дверь.
— С желудком плохо, — тихо отвечаю я, водя пальцем по гладкой поверхности дерева. Ведь оно когда-то было живым и росло в здешнем лесу.
— От кролика, может, — предполагает встревоженный голос мамы. — Давай я дам тебе таблеточку.
— Нет. Всё прошло. Я просто побуду один. Если станет хуже, я спущусь, — коротко скандирую.
Некоторое время за дверью воцаряется тишина, слышу только ровное дыхание мамы, а потом лёгкие шаги направляются в сторону лестницы.
— Если что, я внизу, — заявляет напоследок добрый голос.
Я ещё некоторое время сижу у двери, смакуя грусть, ненависть, изумление. Боже, да весь спектр человеческих чувств, от которых мне плохо. Очень плохо. Потом поднимаюсь на дрожащие ноги, осторожно откидываю крючок и возвращаюсь на кровать.
Некоторое время я смотрю в потолок, унимая боль, а потом засыпаю.
Как ни странно, мне снится медведь. Тот самый, что сопровождал меня всю дорогу в лесу, когда я заблудился семь лет назад. Во сне он вовсе не кажется зверем. Теперь он промежуточная форма Природы. Глупенький, но покорный своей создательнице. Кого он видит в пятилетнем человеческом детёныше? Бога? Саму Природу? Ну не еду — это точно. Кто поставил перед ним цель оберегать меня и довести до человеческого селения? Та самая гадина Природа? Ему плевать, что двуногая чужая форма расстреляет его, вычеркнет как ненужный элемент. Он спасает меня от волчьих ягод, следит, как бы я не свалился в крутую яму и не сломал себе ногу. Я уже тогда полюбил его, своего бурого ангела-хранителя, и мысли, будто животное потом хотело меня съесть, внушили мне позже. И я поверил. В пятилетнем возрасте я был мудрее и думал правильно.
- Предыдущая
- 16/76
- Следующая
