Помоги мне исполнить мечты (СИ) - Либерт Таисса - Страница 70
- Предыдущая
- 70/112
- Следующая
Тук-тук. Цок-цок. В воздухе звенят маленькие бусинки, бьющиеся друг о друга — чьи-то сережки. В дверь стучат кулачком, — просто из приличия — не решаясь войти, хоть и знают, что она открыта. Звук цокающих каблуков затих прямо у двери. Легонько приоткрыв её, стараясь не скрипеть ею и не издавать никаких лишних звуков, в комнату заходит Кристи. Она останавливается у дверей и складывает руки замком у груди, медленно опуская их вниз. Вновь этот жалостливый взгляд. Её глаза такие грустные, она постоянно волнуется за меня и за моих друзей, словно это её собственная жизнь. Я ненавижу её, я ненавижу их всех за этот взгляд! Не уж-то они не понимают, что их жалость мне к черту не нужна?! Даже их сочувствие мне не нужно! Пусть лучше посочувствуют семье Ив, им оно больше пригодится, чем мне.
— Пора, — говорит сестра и, подойдя, поглаживает меня по плечу. Я вздрогнула, словно её прикосновение как тысячи иголок по моему телу. И уходит.
На приоткрытой дверце шкафа, на вешалке, висит мой костюм: черное платье, как у сестры, с открытыми плечами, черный пиджак, свисающие через плечико вешалки утепленные колготки и ботинки, одиноко стоящие у ножек шкафа. Я не могла смотреть на эти вещи, она навевали еще большую тоску, так же, как и поход на похороны Ив. Это значило бы, что я её отпускаю, что я её забываю и прощаюсь с ней. Но я не хочу с ней прощаться, я хочу, чтобы она внезапно оказалась жива, а все, что было раньше, оказалось страшным сном!
Закрыв глаза и прижав к себе коленки, обхватив их руками, я легла на кровать. Я не могу пойти… Я не хочу, чтобы она уходила. Но, если я не приду на её похороны, это означало бы, что Ив ничего для меня не значит. Это была бы самая большая грубость, которую я могла бы совершить за свою жизнь. Самая ужасная и непростительная. Нет, такого неуважения к Ив я не могла проявить. Потому я заставила себя встать с кровати и одеться.
Я видела в зеркале себя — только это была не я. Да, черный цвет определенно мне шел, он не старил меня, как многих, а наоборот, делал еще моложе. Но мои растрепанные волосы, которые я не стала приводить в порядок, — пусть будет, как будет — моё бледное, мертвое лицо и такие же бесцветные глаза, все это делало меня ужасной. Но мне было плевать.
Застучав мелкими каблуками на ботинках, я спустилась вниз, где с букетами цветов уже стояла вся моя семья. Бледные, белые полевые цветы в букетике, отдельно лежащие на столике, предназначались мне, точнее я должна была их понести. В глазах матери, отца, сестры и даже в глазах Джеральда, который стал нам как родной, виднелось сожаление. Мама легонько кивнула головой мне, а я ответила тем же. Это, в своем роде, было нашим «Все хорошо? Да». Кристи коснулась своей рукой моей руки и сразу же отпрянула, это тоже был один из наших с ней жестов. Папа, опечаленный, стоял у комода, облокотившись об него, и кисло улыбнулся мне. Я прильнула к нему; мне так хотелось именно сейчас, в эту минуту, отцовской любви, хотелось вновь оказаться маленьким ребенком, видящим весь мир в ярких, живых тонах, не замечающим пороков общества и не знающим боли. Душевной, конечно же. Ведь самая большая боль, которая мне встретилась в детстве — это разбитые коленки.
Но однажды, на пути к счастливому будущему, ребенку может встретиться первая настоящая боль. Боль, которая разрушит все его детские жизненные ценности, снимет с него розовые очки и распотрошит все его надежды. Боль, которая изменит всю его жизнь, за один миг превратив в не по годам взрослого ребенка. Это самое мгновение, изменившее всю его жизнь, ребенок будет помнить всегда, как и первую боль, ведь вещи, встретившиеся в человеческой жизни впервые, всегда запоминаются крепче всего.
И этим ребенком буду я. А этой первой болью будет смерть брата.
Мне так хотелось упасть и расплакаться в объятьях отца, матери, сестры. Но я не могла себе этого позволить. Я должна быть сильной, это было моим обещанием Ив.
— Все ок’ей, все ок’ей, — произносила я.
Я встала в сторонку и приоткрыла дверь, позволяя себе отпустить еще некоторое время на то, чтобы успокоиться. Ветер залетел в дом, принося с собой капли дождя, которые с шумом плюхались на деревянный пол. Если бы дерево не было покрыто специальным лаком, — да и вообще, это ведь специальные пласты, которые предусматривают такие вещи, как вода — оно бы вмиг промокло, и в воздухе завис бы прекрасный запах дубовой коры; а затем, спустя время, оно бы начинало плесневеть и гнить. «Бум!», — это открылись с хлопком зонты. На улицу вышел папа, затем мама и Джер. Мы с сестрой еще пару минут постояли в дверях, она держала меня за плечи, поглаживая по ним, а затем просто прижала меня к своей груди. Я уткнулась ей в шею — от неё так приятно пахло малиной и персиком — и все еще продолжала повторять «Все ок’ей, все ок’ей. Ок’ей».
Послышался хруст гравия, из которого сделана дорожка, ведущая к нашему дому. Сестра еще раз легонько похлопала меня по спине и заставила меня выпрямить спину. Когда она вышла на улицу, прихватив с собой букетик цветов, предназначавшихся для меня, а я осталась одна в доме, я увидела его. Он стоял, недоумевая, почти что возле почтового ящика и не мог пошевелиться. Его толстовка промокла, а волосы, которые почти всегда легонько завивались, сейчас лежали гладкими прядями из-за того, что намокли. Со лба к подбородку стекали мелкие ручейки воды. Руки он, как всегда, держал в карманах кофты. Я глядела на него в упор своим потерянным, измученным взглядом, который теперь очень часто можно было увидеть на моем лице, и мяла края моего платья, затем, поежившись, накинула на себя куртку с капюшоном, сложила руки на груди и вышла из дома, закрыв дверь на замок. Развернулась и вновь стала смотреть на Майки, который так и не сдвинулся с места. Меня опять кто-то похлопал по плечу, и если бы я узнала, кто это был, то непременно взорвалась бы, вымещая все чувства на этом человеке. Как меня достала их жалость!
— Мы будем ждать тебя в машине, — сообщил папа и, склонив голову, зашаг вперед. На миг он остановился очень близко к Майки и что-то сказал ему тихо-тихо, что я не расслышала. И пошел дальше. Когда дверца такси захлопнулась за последним человеком, который должен был в неё сесть, кроме меня, конечно же, Майки пошел вперед и остановился в нескольких шагах от меня.
— Эмили… — начал он, сморщив лоб. На его лице читалось сожаление. Но какого черта! Еще один нашелся!
— Тебе лучше уйти, Майки, — сквозь зубы произнесла я.
— Эмили, прости меня. Я знаю, это было подло с моей стороны; я пропал без вести на такое количество времени, ты волновалась, но я, правда, ничего не мог сделать с этим. — Он тараторил себе под нос, разводя руками, а я лишь качала головой из стороны в сторону.
— Ты не ответил ни на одно моё сообщение, — бесстрастно произнесла.
— Я не мог. Прости, Эм, прости! — Подойдя ко мне, он взял меня за руки, но я вмиг одернула его.
— Уходи! Я не хочу никого видеть сегодня! — Я пошла напролом к машине, ни разу не повернувшись к Майки, чтобы посмотреть, как он отреагировал. Только сидя в машине, я краем глаза взглянула на свой дом, а Майки так и стоял там в такой позе, при которой я покинула его. Завелся мотор, который заглушал все звуки извне, но я услышала. «Черт!», — воскликнул парень и со всей силы пнул булыжник, лежащий у него под ногами. А затем его силуэт полностью скрылся в сливающихся темно-зеленых пятнах вечнозеленых растений, растущих в качестве заборчиков у большинства наших соседей. И у меня так защемило в груди. Да, он был не прав, что ни разу не ответил на моё сообщение, что не оповестил меня, но я видела его состояние, он, и в правду, был сильно болен, а я с ним так обошлась. Не следовало… Не нужно было так ему отвечать, он не заслужил такого отношения. Черт побери! Любили ли вы когда-нибудь кого-нибудь до боли, которая заставляла бы вас плакать и жалеть о словах, которые случайно вырвались из ваших уст в порыве злости? Но осознание того, что Майки мне, действительно, очень и очень дорог, не сильно уняло злобу, затаенную на него в глубине моей души.
- Предыдущая
- 70/112
- Следующая
