Незабываемая - Сойер Мерил - Страница 29

• Предыдущая
• 29/83
• Следующая

— Может быть, дождь?

Лаки замялась, и Грег решил, что ей запомнился ливень, поливавший побережье в ту ночь, когда он нашел ее.

— Нет, просто вода. Словно я нахожусь в океане, под водой... Вижу только колеблющиеся полосы света, проникающего откуда-то сверху, где светит солнце.

Форенски наклонилась к Грегу и тихо сказала:

— Все пациенты с амнезией сходным образом описывают прошлое, которого не помнят. Они, как правило, не видят ничего, кроме мглы. Некоторые говорят про какой-то свет, но все равно ничего не различают, и немудрено: ведь их память пуста.

Грег не мог отвести глаз от Лаки. Она прикусила нижнюю губу, как часто делала, сосредоточенно уставясь на компьютерный монитор. Было ясно, что она изо всех сил старается увидеть прошлое, но тщетно. Грег сочувствовал ей всей душой, совсем как в тот день, когда нашел ее в тюрьме, превращенную в посмешище для зевак.

— Давайте уйдем еще дальше в прошлое, Лаки. Скажем, в лето тысяча девятьсот девяностого года. Можете нам сказать, где вы находитесь?

После недолгого молчания прозвучал ответ:

— Не могу. Вижу свет, но рассеянный, словно пропущенный сквозь призму. Я не знаю, где нахожусь.

Слушая ее, Грег все больше убеждался, что она говорит правду. Врач уводила ее дальше и дальше в прошлое, но Лаки по-прежнему не видела ничего, кроме тусклого света.

Наконец Форенски повернулась к нему и сказала:

— Мне совершенно ясно, что у нее полностью стерта память. Это соответствует описанию синдрома Хойта — Мелленберга, но не объясняет, почему она не помнит собственного имени.

— Может быть, попробовать еще что-нибудь? — Грегу не хотелось расставаться с надеждой. Ведь если гипноз ничего не даст, ему снова придется выслушивать скептические замечания брата и, главное, опять ночевать под одной крышей с женщиной, убежденной, что она принадлежит ему!

Доктор Форенски не спешила с ответом. Наконец, помассировав виски, она сказала:

— Можно попробовать вернуть ее в детство, в период, когда ей еще не исполнилось четырех лет. Большинство людей не помнят, что с ними происходило в этом возрасте: за разные массивы памяти отвечают разные участки мозга. Людям только кажется, что у них сохранилась память о себе в такие годы: исследования показали, что это сведения, почерпнутые ими из других источников. Но вдруг Лаки принадлежит к тем немногим, кто помнит самые первые годы своей жизни? Впрочем, даже если это так, маленькие дети обычно не знают свою фамилию, а если и знают, то не могут назвать ее по буквам, особенно когда она сложная.

— Все равно, давайте попробуем.

В ушах Грега все еще раздавалось признание Лаки, что она не мыслит себя без него. Если она так ничего и не вспомнит, даже своего раннего детства, то ему придется покровительствовать ей и впредь — хотя бы до тех пор, пока не объявятся ее родные или близкие. Как ни странно, эта мысль наполнила его неожиданным ликованием.

— А теперь, Лаки, вернемся далеко-далеко, в самое раннее детство. Ты еще совсем маленькая, ты еще мало ходила, мало говорила. Вспомни себя ребенком, только начавшим ходить.

Лаки уже не прикусывала нижнюю губу, она склонила голову набок, словно прислушиваясь. Доджер встал, и Грег почувствовал, что пес дрожит всем телом. Лаки менялась у них на глазах, и чутье подсказывало Грегу, что это не игра.

— Скажи нам, что ты видишь. Лаки.

— Тимно, — ответил детский голосок. У Грега волосы зашевелились на голове. Доджер вытянулся в струну.

— Повтори.

— Тимно. Тимно.

— Ты в темноте? — Врач покосилась на Грега. — Ты видишь какой-нибудь свет?

— Пададвелыо.

— Свет проникает из-под двери? — подсказал Грег, видя, что врач недоуменно молчит.

— Угу.

Детским был не только голос, но и что-то в поведении. Сначала Грег не мог понять, что именно, но потом его осенило: Лаки втянула голову в плечи, лицо ее жалобно сморщилось — как перед рыданиями или сразу после. Ничего себе! Что же у нее было за детство?

— Ты знаешь, где ты?

Лаки отвернулась от них и вжалась в кресло. Грег успел заметить, как из-под ее сжатых век просачиваются слезы.

— В шкафу.

— В шкафу?! — воскликнул Грег, сразу вспомнив разбудивший его среди ночи детский плач.

Вот черт! Не может быть! Впрочем, теперь он знал, что очень даже может.

Доктор форенски прижала к губам палец, призывая его к молчанию.

— Ты в шкафу? — переспросила она. Лаки кивнула и обернулась. По ее щекам уже вовсю катились слезы. — Что ты делаешь в шкафу?

— Плячусь.

Лаки по-детски всхлипнула, а потом раздались настоящие горькие рыдания. Грег боролся с желанием обнять и успокоить ее, словно несмышленое дитя. Как посмели причинить ребенку такое горе?! Большого труда ему стоило вернуться в реальный мир и напомнить себе, что он ничем не может ей помочь: Лаки переживала какое-то печальное событие из своего далекого прошлого.

Доктор Форенски недоуменно хмурилась, и Грег сообразил, что ничего не сказал ей о том, как Лаки спряталась в шкафу, прихватив с собой кухонный нож.

— От кого ты прячешься?

Лаки открыла рот, попыталась ответить, но не смогла. Потом, тяжело дыша и запинаясь, она все-таки пролепетала:

— От ма-мы.

Грега пронзили жалость и боль: он вспомнил собственное горькое детство. Впрочем, он сражался с тетей Сис и постоянно от нее прятался, будучи гораздо старше. Он уже был способен за себя постоять.

— Почему твоя мама сердится на тебя? — спросила доктор Форенски.

«Вы что, не понимаете?!» Грегу показалось, что он выкрикнул эти слова, но они прозвучали только у него в голове. В следующее мгновение он сообразил, что врач все понимает, просто хочет вытянуть правду из Лаки, сжавшейся в кресле, как обиженный ребенок.

Лаки по-детски потерла глаза кулаком, и от этого зрелища у Грега перехватило дыхание. Доджер, очевидно, испытывал то же самое, что его хозяин: он заскулил и умоляюще оглянулся на него, словно желая сказать: «Прекрати это!»

— Я была плохая. Отень-отень плохая. Грег напрягал все силы, чтобы не заорать на врача, подвергавшую несчастную женщину пытке. С каждым словом лицо Лаки все больше морщилось, пока не стало очевидно, что ей больно. Самого его столько раз подвергали побоям, что он знал на собственной шкуре, каково это.

— Что ты сделала плохого?

— Выпила все молочко.

Черт! Грег вспомнил, как они с Коди целую неделю питались макаронами с сыром, так как в доме тети Сис не было больше ничего съестного. Тетка просаживала в «бинго» все, до последнего цента, не особенно заботясь об их прокорме. Но Лаки пришлось похуже, чем им: она была гораздо младше, и мучил ее самый близкий человек — мать.

— Что случится, когда мама тебя найдет? — спросила врач.

Грег спрятал руки за спину, потому что иначе схватил бы ее за плечи и хорошенько встряхнул. Разве она не знает, что бывает с детьми сумасшедших родителей?

—Жжется...

— Повтори!

— Мать жгла ее спичками! — прошипел Грег врачу на ухо.

Что за бесчувственное создание?!

— Она тебя обожжет? — нахмурившись, переспросила Форенски.

— Угу, — подтвердила Лаки.

Она подтянула колени к подбородку и обхватила их руками, приняв позу зародыша — ту самую, в которой он нашел ее в стенном шкафу. Как же она провела последнюю ночь? Грег тогда изнывал от желания и не мог себе позволить к ней заглянуть, поскольку совершенно себе не доверял. Как ей удалось проспать всю ночь, не издав ни звука?

— Как тебя зовут? — спросила Форенски, очевидно, уже не осмеливаясь продолжать расспросы о ее несчастном детстве. — Ты можешь ответить?

— Ткнись.

— Как-как, детка? Повтори еще разок.

— Ткнись.

Форенски посмотрела на Грега расширенными глазами. На сей раз она все поняла сама.

— «Заткнись»... Это и есть твое имя? — спросила врач.

Грег не удивился, когда снова услышал детское «угу». Лаки сжалась на кресле в плотный комочек, словно стремясь окончательно отгородиться от окружающего мира.

• Предыдущая
• 29/83
• Следующая