Одна в Нью-Йорке - Сойер Рут - Страница 39

• Предыдущая
• 39/40
• Следующая

– Нет, милая. Просто я был из тех удальцов, которые и без учения выдадут тебе любой танец. Назови наугад, и я станцую тебе прямо на мостовой.

– Давайте все-таки подождем, пока доедем до пансиона, – рассудительно проговорила Люсинда. – А помните, как мы первый раз ехали с вами из «Геднихауса»?

– Спросила бы еще, помню ли я свою маму! – захохотал кэбмен.

– Тогда я почти вас не знала. А теперь вы мой потрясающий друг. И миссис Гиллиган – тоже. Давайте будем друзьями всегда.

– Что ж, – многозначительно произнес мистер Гиллиган. -У нас в Ирландии говорят: если загадал что-то при полной луне, это уж точно сбудется. А теперь погляди-ка на небо, мисс Уаймен.

Люсинда высунула голову из окна. Прямо над ними сиял круглый оранжевый диск.

– Ну, раз все так хорошо, знаете, что я подумала? – прокричала она сквозь люк. – Нам обязательно надо всем вместе поехать в Ирландию. Поедете вы с миссис Гиллиган, я, Джоанна, ну и, конечно же, кэб и лошадь.

– О, только не лошадь! – издал театральное восклицание мистер Гиллиган. – Она у меня не охотница до морских путешествий.

Люсинда ничего не ответила. Она крепко спала. Доехав до места, мистер Гиллиган вынес ее на руках из кэба и со всеми предосторожностями доставил на второй этаж.

– Ох, мэм, – шепнул он мисс Нетти. – Если бы Господь услышал мои молитвы, эта девочка навсегда бы осталась такой, как сейчас. Дай Бог тебе счастья, Люсинда Уаймен. – И, нехотя повернувшись, мистер Гиллиган пошел вниз по лестнице.

Уже несколько дней Люсинда знала, когда приезжают папа и мама. И все-таки последний день «временного сиротства» застал ее совершенно врасплох. Просто как землетрясение или гибель Помпеи. Люсинда надела ролики и отправилась к фруктовому лотку на Восьмой авеню. Но оказалось, что Тони не сможет сегодня с ней покататься. Витторе заболел, и мальчику придется до самого вечера стоять у лотка. Люсинда очень расстроилась. Она села на ящик, который придвинул ей Тони, но говорить им стало вдруг как будто бы не о чем, и они с трудом выдавливали из себя слова.

– Будешь приходить ко мне, Тони?

– Да прямо не знаю…

– Если не хочешь ко мне домой, давай будем встречаться в парке. Мы же всегда с тобой там катаемся.

– Да уж, – с сомнением протянул Тони, – покатаешься с этой твоей гувернанткой. Сама ведь рассказывала, что она всюду таскается за тобой.

– А может, она не вернется.

– А если вернется?

Люсинда наконец поняла: Тони думает, что гувернантка вообще не позволит ему подойти.

– Пусть возвращается, – решительно отвечала она. – Нам-то с тобой какое до нее дело?

– Да, в общем-то, да. Только, боюсь, не очень-то мы весело покатаемся, если она станет за нами все время следить.

– Тогда, Тони, мы будем встречаться у тебя дома.

– Если мама тебе разрешит, – с еще большим сомнением отозвался мальчик. – Но если и впрямь соберешься, то только одна. Не хочу, чтобы всякие модники совали нос к нам в подвал.

Подняв голову, Люсинда внимательно глядела на Тони. А тот хмуро взирал на нее сверху вниз. Они по-прежнему очень нуждались друг в друге. Только были уже другими.

– Ну, я пойду, – поднялась девочка с ящика.

– Пока, – попрощался Тони.

Она покатила вверх по Восьмой авеню. Вот наконец и парк. Она свернула в ворота. Японская айва и апельсиновые деревья цвели вовсю, и Люсинда вдыхала их аромат. На спортивных площадках еще никого не было. Она выехала на лужайку и полюбовалась немного на овец. Овцы щипали молодую весеннюю траву, оставляя за собой коротко выстриженный газон. Словно садовник прошелся косилкой.

– Милый мой парк, – прошептала Люсинда и улыбнулась.

Она вспомнила историю, которую рассказал дядя Эрл. На месте этого парка чуть не построили ипподром. Но дядя Эрл и дядя Том Маккорд подписали прошение, и теперь парк навсегда останется детям. И тут Люсинда поняла. Ведь если тут все навсегда, значит, она сможет хоть до конца жизни сюда приезжать на роликах.

На карусели крепко держались за гривы деревянных коней мальчик и девочка. Девочка с веснушчатым круглым лицом и мальчик, который манерами и одеждой очень напоминал маленького лорда Фаунтлероя – на Люсиндином любимом Пегасе. Люсинда хотела было показать язык этой парочке, но в последний момент раздумала.

«Тр-р! Тр-р!» – неслась она на роликах к пруду, и на этот раз звук получался какой-то печальный. Завтра приезжают папа и мама. Встречать их придется вместе с тетей Эмили, тут уж ничего не поделаешь. А как только наступит лето, родители увезут Люсинду на море. Там, разумеется, будет прекрасно, но вот потом… Люсинда не испытывала на сей счет никаких иллюзий. Такой свободы, как в этом году, ей уже не видать. Наверное, в следующий раз она сможет принадлежать самой себе только после того, как у нее появится муж. А что, если… Внезапно Люсинда подумала, как было бы хорошо просто не уезжать сегодня отсюда. Вот так не вернуться в гостиную сестер Питерс, и вообще никуда не вернуться. И не надо будет ехать вместе с тетей Эмили завтра в порт. Люсинда останется здесь частью парка. Она будет свободной, как эти ягнята или как ветер, который так чудно тут шелестит листвой. О, она бы смогла. И никогда больше ей не понадобилась бы гувернантка-француженка. Люсинда сама бы стала нянчить детей, которых сюда привозят в колясках. И свой день рождения Люсинда, не задумываясь, подарила бы кому-то другому. Он уже очень скоро. Но ей абсолютно не нужен. Потому что если уж имеет смысл тут остаться, то пусть ей всегда будет десять лет.

Доехав до озера, Люсинда перегнулась через ограду.

– Итак, Люсинда Уаймен, – пристально глядя на свое отражение в зеркальной глади воды, спросила она, – ты хочешь, чтобы тебе осталось навсегда десять лет? Хочешь зимой спать в пещерах вместе с медведями из зоологического сада, а весной просыпаться, и чтобы тебе по-прежнему было десять? Ты действительно этого хочешь, Люсинда? И даже могла бы подтвердить в присутствии дяди Эрла, Тони Коппино и мистера Гиллигана?

Люсинда, стоявшая возле ограды, умолкла. А отражение Люсинды в воде одними губами ответило:

– Да!

Если бы не Люсинда Уаймен, повесть «Одна в Нью-Йорке» никогда не была бы написана. Нас с Люсиндой связывает общее детство, но даже я смогла полюбить эту девочку лишь на одиннадцатом году ее жизни. Думаю, каждому, кто прочтет книгу, станет ясно, отчего в раннем детстве Люсинда была столь странным ребенком. Чуть ли не с самого рождения она была вынуждена приспосабливаться к миру и представлениям взрослых. Она искренне старалась, но, разумеется, у нее ничего не могло выйти.

Вот почему мама с папой, и старшие братья, и кузены, и кузины, и дяди, и тети считали Люсинду чем-то вроде стихийного бедствия, которое приходится поневоле терпеть.

Только, пожалуйста, не подумайте, что Люсинда росла в несчастливой семье. Напротив, все ее родственники были счастливы. Просто сама Люсинда имела несчастье появиться на свет гораздо позже, чем следовало, и братья оказались уже взрослыми, чтобы стать ей друзьями, а папа и мама напоминали скорее дедушку с бабушкой.

Я не хочу, чтобы в повести «Одна в Нью-Йорке» слишком настойчиво искали мораль. Но я буду счастлива, если мои читатели научатся хоть чуточку больше уважать стремление детей к самостоятельности и свободе. Оглядитесь вокруг повнимательней, и вы заметите множество мальчиков и девочек, которых в наше время стало модно называть «трудными». К счастью для Люсинды, она жила в другую эпоху. Тогда детьми вместо психологов и психоаналитиков занимались добрые няни. Вот почему именно Джоанна стала первым оазисом среди методичного и делового мира семьи. Люсинда ненавидела, когда ее жизнью пытались управлять посредством звонков, свистков и расписаний. Чувство протеста в ней зрело с самого раннего детства. И хотя в то время Уильям Йитс еще не написал «Земли, к которой тянется сердце», Люсинда вполне могла бы воскликнуть:

• Предыдущая
• 39/40
• Следующая