Алый лев - Чедвик Элизабет - Страница 20

Когда она накрыла его своим телом, он простонал:

— Любовь моя, ты знаешь, что завтра утром нам нужно будет покаяться в этом.

Изабель оседлала его.

— Отец Роджер простит нас, — хрипло произнесла она. Он закрыл глаза и тихонько выдохнул сквозь сжатые зубы. За стенами замка свистел сильный ветер и дождь бросался на ставни, но их постель с балдахином была островком тепла и близости. Изабель томно изгибалась волной, как море летом, наслаждаясь тем, как Вильгельм исследовал ее кожу, кончики его пальцев совершали запутанный танец, спиралями обрисовывая ее груди, живот и то место, где их тела сливались в одно. Было грешно получать такое медленное, поглощающее наслаждение, и еще большим грехом было позволять такую непристойность и распущенность, как положение женщины сверху (это нарушало естественный ход вещей), но запретность этого плода делала его во много раз слаще. Она прикусила губу от сладострастного наслаждения и услышала, как у Вильгельма перехватило дыхание. Чувствуя, как он дрожит от напряжения, она искушающее улыбнулась и взмахнула волосами.

— Господи, Изабель, — хрипло произнес он.

Она облизнула губы.

— Что? — спросила она. — Скажи мне.

Она знала, что он был близок к концу, она и сама была настолько близка к этому, что хватило бы всего нескольких толчков.

Он схватил ее за бедра и остановил.

— Ты можешь забеременеть, — выдохнул он. — Если только ты не хочешь рисковать, позволь мне кончить не в тебя. Мне это будет стоить всего нескольких лишних молитв завтра во время исповеди.

Его слова вызвали в ней дрожь, и ей захотелось совершить какое-нибудь безрассудство. Она понимала, что утром может пожалеть об этом, но сейчас это только подстегивало ее желание. К тому же, судя по болезненности и набуханию ее грудей и тому, что утром ее слегка подташнивало, они, возможно, уже опоздали с предосторожностями.

— Пусть будет, как Господь рассудит, — она сильно толкнула его вперед и на пике собственного наслаждения, пронзившего ее, словно молния, почувствовала, как он выгнулся и раскрылся глубоко внутри нее.

На холме, на участке, расчищенном под новый город, Изабель сидела верхом на лошади рядом с Вильгельмом и поглаживала холку своей кобылы. И хотя ее лошадь шла ровно и была понятливой, Аойфа выразила неудовольствие по поводу того, что беременная женщина вообще карабкается в седло, вместо того чтобы оставаться в своих покоях за рукоделием. Одной из причин, по которой Изабель все равно решила ехать, было желание бросить матери вызов, а второй было то, что ей действительно хотелось посмотреть, как будут расчищать землю и строить планы сооружения нового города на реке Бэрроу. И даже за все золото Байе она не призналась бы, насколько ей нездоровится и как ее тошнит, особенно если учесть, что Аойфа увязалась за ними, заявив, что, если ее дочери не хватает ума остаться, а ее мужу не хватает духа ее остановить, с ними должен поехать кто-то в здравом уме, чтобы справиться с возможными последствиями.

За четыре месяца, прошедших с их приезда в Ирландию, отношения Вильгельма с Аойфой достигли критического накала. Они избегали друг друга, как могли, а когда это не удавалось, старались вести себя в рамках приличий, но симпатии между ними не было. Вильгельм почти ничего не говорил Изабель о ее матери, но она чувствовала его раздражение и знала, что он считает, что она вмешивается в их жизнь и пытается ими манипулировать. Аойфа, со своей стороны, относилась к зятю настороженно и неприязненно и не слишком ему доверяла, даже когда это было необходимо. Дома она постоянно говорила: «Когда твой отец был жив», — или: «Если бы мой муж был сейчас здесь», — и эти сравнения никогда не были в пользу Вильгельма. Разрываясь между чувством долга и ощущением вины, Изабель пыталась сохранить мир, но иногда это ее утомляло.

Теперь Аойфа присоединилась к ним, намеренно пропихивая своего серого в яблоках мерина между кобылой Изабель и темным мощным гнедым Вильгельма. До этого момента его скакун стоял спокойно с отпущенными поводьями, пока Вильгельм оглядывал группу рабочих и каменщиков, занятых в строительстве, но теперь он вдруг бросился вперед и укусил обидчика. Серый резко дернулся в сторону. Выругавшись, Аойфа ударила гнедого своей короткой кожаной плетью по мягкой морде. Скакун, непривычный к такому обращению, опешил, заржал и попятился, Вильгельм же пытался удержаться в седле и не отпускать поводья. Кобыла Изабель прижала уши, и, хотя и была мирным животным, встала на дыбы и принялась бить копытом от возбуждения. Изабель натянула поводья, стараясь отодвинуться подальше от драчунов, но задняя нога кобылы заскользила по мокрому дерну, и она споткнулась, сбросив Изабель с седла. Удар был несильным, но его хватило, чтобы испугаться и покрыться синяками. Она попыталась сесть, но тело отказалось подчиниться ее воле, и ее взгляд поглотил серый морской туман.

Изабель пришла в себя от запаха жженых перьев. Закашлявшись от внезапной резкой вони, она растерянно огляделась вокруг. Она лежала на покрытой шкурой скамье в длинном зале бревенчатого дома, похожего на замок Килкенни, но не такого просторного и не так хорошо обставленного. Похоже, дом был новым, потому что в воздухе витал запах свежераспиленного дерева. Над очагом висел котел, и женщина в простом шерстяном платье помешивала его содержимое длинным деревянным половником. Дверь была открыта настежь, чтобы в комнату проникал дневной свет, и она могла слышать топот и пофыркивание лошадей и доносившиеся снаружи голоса, а среди них — голос Вильгельма.

— Дочка? — Аойфа склонилась над ней, от беспокойства ее лоб прочертили морщины.

Изабель с усилием села и взяла чашку из ее рук.

— Где я?

— Ты упала с лошади и потеряла сознание, — в голосе Аойфы вдруг зазвучало осуждение. — Я говорила, что в твоем положении нельзя ездить верхом. Скакун твоего мужа опасен. Мы привезли тебя в город, и он послал за врачом, — она фыркнула: — Один Бог знает зачем. Это женское дело, и нам ни к чему, чтобы мужчины совали свой нос куда не надо.

— Со мной все в порядке, — Изабель начала сбрасывать покрывала, но Аойфа остановила ее, крепко взяв за руку.

— Тебе нужно отдохнуть. Кто знает, какой вред ты себе нанесла.

Изабель сжала губы, но поступила, как велела ее мать. Ее и правда подташнивало, и она готова была расплакаться.

— Просто полежи спокойно, — произнесла Аойфа мягче. — Я здесь, чтобы заботиться о тебе.

Минуту спустя вошел Вильгельм в сопровождении мужчины в черной лекарской шапочке. Бросившись к постели, Вильгельм поцеловал Изабель сначала в щеку, а потом в губы.

— Слава Богу, — сказал он. — Ты в порядке?

Она кивнула и, рассердившись на саму себя, вытерла глаза, наполнившиеся слезами.

— Ничего страшного.

— Я бы так не сказала, — произнесла Аойфа, сверлившая взглядом Вильгельма и врача. — Скажите моей глупой дочери, что нельзя скакать на лошади, когда носишь ребенка. Скажите ей, что этого никогда бы не случилось, если бы она осталась в своих покоях с женщинами.

Врач выглядел сконфуженно.

— Этого никогда не случилось бы, если бы не ваше неукротимое желание влезть между нами, — огрызнулся Вильгельм, от его обычной вежливости не осталось и следа.

— Она моя дочь. Моя, — проскрежетала Аойфа. — Кто-то должен заботиться о ее благополучии, потому что ты, очевидно, не в состоянии этого сделать.

Вильгельм набрал полную грудь воздуха.

— Моя жена прекрасно знает, на что я готов ради ее благополучия, — его голос был хриплым от едва сдерживаемого гнева. — И заботиться о ней — не значит обращаться с ней как с пустоголовой девчонкой.

Аойфа дернулась, приготовившись сразиться не на жизнь, а на смерть, но Изабель поднялась с постели и схватила ее за руку.

— Мир, — сказала она. — Пожалуйста, мне необходимо, чтобы вы помирились. Это лучшее, что вы можете для меня сделать…

Вильгельм взглянул на нее, а затем на Аойфу.

— Как угодно, — сказал он. — Я не больше твоего хочу, чтобы в нашем доме были ссоры.