Алый лев - Чедвик Элизабет - Страница 44

Потирая подбородок, Иоанн быстро читал и хмурился. Он взглянул на гонца и рыцарей.

— Деньги? — спросил он.

Один из них достал ключ, отпер замки и откинул крышку сундука, чтобы продемонстрировать Иоанну бесчисленные кожаные кошельки с деньгами. Король взял один из них, подбросил на ладони, отчего монеты громко зазвенели, а затем уронил обратно в сундук. Он вернулся к письму, затем поднял голову и уставился прямо на Вилли, дав ему таким образом понять, что он находился в комнате, потому что Иоанн этого хотел, а не потому что остался незамеченным.

— Твой отец, — Иоанн скривил верхнюю губу. — Твой обожествляемый выскочка отец, этот всеобщий образец для подражания… и твоя высокомерная стерва мать тоже…

У Вилли все внутри перевернулось.

— Ну, — мягко произнес Иоанн, — любого, даже самого великого человека можно поставить на колени, а при желании даже втоптать в грязь… и их гордых высокомерных жен тоже.

Вилли сглотнул:

— Я не понимаю, сир.

— Ты нет, но я заставлю твоего отца это понять, поставив его на колени. Скажи мне, мальчик, почему он так отчаянно хочет отправиться в Ирландию?

У Вилли вспотели ладони.

— Тамошние владения — это приданое моей матери, и этим землям необходимо уделять внимание, сир.

— Неужели? — Иоанн бросил письмо на стол. — А почему он не может оставаться в Англии и позволить своим подданным распоряжаться там, а?

Вилли молча покачал головой.

— Маршал собирается бросить вызов моему юстициарию, а следовательно, и моей власти, при первой же возможности захватив правление в свои руки, я знаю его. Лорд Фицгенри пишет, что он прекрасно об этом осведомлен.

Взглянув на сундук с серебром, Вилли начал кое-что понимать. Ему было всего десять лет, когда они впервые приехали в Ирландию, но он помнил, как разозлился Мейлир Фицгенри, потому что ему их приезд показался вторжением на его территорию. Со временем его отношение явно не изменилось, и Вилли знал, что отец хочет поехать в Ирландию, чтобы расставить все по своим местам. В таком случае неудивительно, что Мейлир написал обо всем Иоанну и прислал сундук серебра, чтобы упрочить свою позицию в этом споре.

Ему стало не по себе, потому что Иоанн смотрел на него с видом волка, собирающегося напасть на овечье стадо.

— Ты хороший парень и хорошо справляешься со своими обязанностями, — произнес король. — Твой отец достаточно охотно отправил тебя сюда, но я должен потребовать от него большего.

Какое-то мгновение он рассматривал сундук с серебром, а потом поднял голову:

— Я слишком дешево продал свою благосклонность. Думаю, пришло время поднять цену.

Весеннее солнце заливало стены Тинтернского аббатства бледно-желтым золотом и затапливало неф теплыми, ласкающими лучами. Изабель стояла на коленях у могилы матери и молилась. Надгробие, вырезанное из пурбекского мрамора и расписанное насыщенными цветами, было закончено через год после смерти Аойфы. Возможно, в коротком носе и сжатых губах статуи было что-то от умершей, но, впрочем, это могла быть игра света, или просто желаемое выдавалось за действительное. Изабель подумала, что ее мать была бы довольна элегантностью платья, которое придумал для нее камнерез. Тщеславие всегда было ее отличительной чертой.

— Махельт сегодня здесь нет, — сообщила Изабель надгробию, обнимая руками сложенные в молитве руки статуи. — Во время праздника в честь святой Агнессы она вышла замуж за Хью Биго, наследника Роджера Норфолка. Я думаю, он бы тебе понравился, хотя он и нормандец, — она робко улыбнулась: — Она теперь тоже Биго, и мне будет страшно ее не хватать, но я знаю, что там о ней будут заботиться как о родной. Вильгельм не хотел ее отпускать. Она всегда была его любимицей. Она слишком на него похожа.

Холодный камень нагрелся от ее прикосновения, и, хотя безмятежное лицо Аойфы было обращено к небесам, у Изабель было чувство, что мать ее слушает.

Она высказала вслух свою обеспокоенность тем, что Вилли не отпускают из дворца, и промолчала о своих разногласиях с Вильгельмом. Было большим облегчением говорить о своих тревогах и знать, что она не поступает опрометчиво. Наконец, глубоко вздохнув, она поведала надгробию остальные новости, что приберегала напоследок.

— Мы возвращаемся в Ирландию, — сказала она, — как только погода установится. Вильгельм получил разрешение короля. Он говорит, что нужно сделать так, чтобы мое приданое могло обеспечивать меня на случай, если он… если я его переживу. Ты была графиней Иберийской. Теперь и я ею стану. Клянусь, что сделаю все, что смогу, как и мои дети после меня.

Она вдруг расплакалась, но это были исцеляющие слезы, слезы светлой грусти.

Впервые за последние месяцы почувствовав себя спокойней, Изабель перекрестилась и вышла из аббатства на весеннее солнце, в мир, наряжающийся в нежно-зеленый цвет. Белла, Сайбайра и малышка Ева ползали по траве, собирали первые маргаритки, обнявшись, с мокрыми от росы подолами платьев. Вильгельм, ожидая ее, со скрещенными на груди руками разговаривал с аббатом Юдо. Сыновья стояли рядом с ним. Он взглянул на нее, когда она подошла к нему, и, как всегда, у Изабель дрогнуло сердце. Даже сейчас, когда между ними появились пропасти там, где никогда раньше и трещины не было, от его взгляда у нее перехватывало дыхание. Она подошла, чтобы поговорить с аббатом Юдо и обменяться с ним любезностями. Она видела, что у ворот стояло блюдо с пожертвованиями, раздававшимися за упокой души ее матери, и передала аббату еще денег на будущее и два сундука с плащами и обувью для калек и нуждающихся. Вильгельм стоял рядом с ней, пока она отдавала распоряжения, следовал за ней, но не вмешивался, потому что Тинтерн был ее местом, аббатство было основано ее прапрадедушкой.

Когда они были готовы ехать обратно, Вильгельм взял из рук ее конюха поводья и сам подсадил жену в седло, его рука задержалась ненадолго на ее щиколотке.

— Ирландия, — пробормотал он. — Никогда не думал, что скажу это, но я буду счастлив увидеть ее берега. Мне нужно… — он посмотрел на нее и сделал успокаивающий жест: — Мне нужно время, которого, похоже, всегда не хватает.

— Время, проведенное вдали от короля Иоанна, вдвое прекраснее любого другого времени, — произнесла она и получила в ответ напряженную улыбку.

— Я собирался сказать то же самое о времени, проведенном с моей женой, — изящно вывернулся он и, перед тем как сесть на своего жеребца, погладил ее лодыжку большим пальцем. Изабель смотрела на него и чувствовала, что у нее подергиваются веки. Потом она усиленно заморгала, покачала головой и на прощание нежно улыбнулась аббату Юдо.

В Стригиле знамена Маршалов и Клеров развевались на оборонительных сооружениях, украшая свежевымытые стены. К амбразурам были прикреплены щиты с гербами родственников и союзников: алый крест на золотом фоне — Биго, голубой с серебром — Солсбери, серебряные раковины гребешков на красном — Дэрли. Это зрелище радовало глаз и согревало сердце. Внутренняя часть башни была битком набита солдатами и слугами, продовольствием и амуницией, готовыми к переезду в Ирландию. Внутренний двор был заполнен телегами с багажом и вьючными лошадьми, подготовленными к завтрашнему отплытию. Отсюда их перебросят в Пемброук, а затем в Ирландию. Сегодняшний день был предназначен для пиров и прощаний.

Рыцари Вильгельма в качестве сюрприза организовали небольшой турнир. Деревянный балкон украсили ветками вечнозеленых деревьев и знаменами и принесли туда скамьи, убранные подушками, чтобы Вильгельм и Изабель могли сидя наблюдать за соревнованиями. Молодой рыцарь, победивший соперников, краснея, приблизился к Изабель, чтобы она поздравила его, и та наградила его светящейся улыбкой и поцелуем в щеку.

— Хорошо, что я не ревнив, — пробормотал Вильгельм.

— А зря, — подкусила его Изабель, — он очень симпатичный, — она прикоснулась к своим губам. — И вполне зрелый для своих лет, судя по выпуклости его штанов.

— Никогда не суди о мужчине по выпуклости его штанов, — игриво отозвался Вильгельм, — там может быть подложено все, что угодно.