Камешки на ладони - Солоухин Владимир Алексеевич - Страница 25
- Предыдущая
- 25/35
- Следующая
Созерцание тихого озера, полноводной реки, горного потока, бурного ливня, робкого дождичка, синего моря тоже может одарить нас восторгом духовного слияния с природой (ибо это та же природа и есть), но прибавив к этому иллюзию наиболее полного, наиболее физического, наиболее плотского обладания, вода погружает в себя, вода обволакивает, вода ласкает каждую нашу клетку. Погружаясь в воду, мы приходим в физическое соприкосновение с природой, которое вовсе не исключает духовного восторга перед ней.
Можно развивать аналогию и дальше. В душе и ванной тоже вода. Но душ, ванна, плавательный бассейн, позволяя нам осязать природу, не несут в себе духовного элемента. Это эрзац общения. Поэтому погрузиться в море или выбежать под струи ливня все равно что соединиться с любимой женщиной, а взять ванну… Но остановимся, ибо аналогия ясна, даже если и спорна. Любите море!
Блок принял Есенина в гостиной, не пригласив в кабинет. В рабочую комнату Льва Толстого или А. П. Чехова попасть человеку постороннему, надо полагать, было непросто.
Но вот писатели умерли. Через их кабинеты, через их гостиные и спальни проходят десятки и сотни тысяч людей. Бесцеремонно разглядывают, трогают, изловчаются посидеть на стуле, критически оценивают или равнодушно зевают. Ежедневно и ежегодно тянется через дома и квартиры великих людей праздно-курортная развязно-туристская толпа. Правильно ли это? Надо ли так?
Напротив, я вижу картину, как хранитель музея, иногда в особом случае, поворачивает ключ в двери и говорит:
– А здесь святая святых, здесь кабинет и рабочий стол (Чехова, Толстого, Пришвина, Пушкина, Блока, Достоевского, Гоголя…)
– Но если не пропускать массы, не показывать, то зачем же хранить? Зачем же все это нужно?
– Затем, что это народное сокровище. А сокровища, не знаю уж почему, не принято выбрасывать на дорогу, принято хранить.
Между прочим, в Ялте в домике Чехова был случай, когда группу немецких (или чешских?) посетителей экскурсовод широким жестом пригласила в спальню Антона Павловича. Гости остановились у дверей и не пошли.
– Нет, – сказали они, – в чужую спальню заходить неприлично. Да еще и в пальто.
Эпитеты – одежда слов. Они лишают слово его первозданного звучания. Они избаловали нас. Мы же плохо воспринимаем слово как таковое: осень, море, трава. Нам необходимы подпорки: трава зеленая, сухая, прелая, душистая; осень золотая, ранняя, ненастная, серая, теплая…
А между тем как прекрасно слово само по себе! Осень. Море. Трава.
Бывают мосты на опорах, покоящиеся прочно и основательно, а бывают мосты, подвешенные на фермах. Несведущему человеку даже странно, как это держится такой длинный, такой стальной мост, перекинувший свою воздушную, ничем не подпертую арку над широким простором воды. Внутреннего напряжения, скрытого в ферме и держащего все грандиозное, ажурное сооружение простым глазом не видно, не то что частые бетонные опоры, перегородившие всю реку, как частокол.
Сравнение грубое, но с воздушными арочными мостами я сравнил бы бессюжетную лирическую прозу, лишенную видимой занимательности, но исполненную внутреннего напряжения в отличие от прозы, держащейся на очевидных сюжетных ходах.
У человека в познании мира почти в каждой области есть один и тот же пробел, который сводится к тому, что мы научились пользоваться чем-либо в практических целях, но еще не знаем, что это такое (например энергия, гравитация).
Человек в обращении с силами мира похож на каждой из нас, средних обывателей, кто умеет включать и выключать приемник, настраивать его на нужную волну, притом, что внутреннего устройства его мы не знаем.
Говорят, что враждуют между собой поэзия и проза, огонь и вода («лед и пламень»), не понимают друга гений и толпа, в конфликте находятся отцы и дети… Но вот еще одна непримиримая пара: практическая сиюминутная польза и понятие об уникальности какой-либо вещи. Причем практицизм в этом конфликте почти всегда обретает степень невежества.
Геологи (геологи!) нашли в тайге древнюю саблю. Тотчас решили переделать ее на охотничьи ножи. И только то, что сабля не хотела ломаться, да еще то, что в партии нашелся один умный человек, находка не окончательно погибла. Она оказалась саблей XII века с армянскими письменами, которые теперь расшифровываются. В газете я читаю («Комсомольская правда» 19 декабря 1970 г.): «Уникальную пещеру площадью 800 квадратных метров и высотой 23 метра, сплошь облицованную полуметровым слоем ярко-желтого «солнечного» оникса, обнаружили геологи Узбекистана.
Промоина привела в один из двух «залов» пещеры. Камня, который тысячелетиями «натекал» здесь на пол и своды, по расчетам специалистов, хватит для изготовления полутора тысяч квадратных метров отделочных плит. Ими предполагается украсить станции будущего ташкентского метрополитена».
Скажите, есть ли принципиальная разница между специалистами, рассчитавшими пещеру на облицовочные плиты, и теми геологами, которые древнюю саблю тотчас пытались изломать на охотничьи ножи?
Гигиена. Нельзя сказать, что человек не заботится о своем теле. Пожалуй, за телом мы ухаживаем в первую очередь и с наибольшей охотой: бани, парикмахерские, морские купанья, спорт, физзарядка, солнечные и воздушные ванны, косметика, ежедневные умывания, во всяком случае. Нельзя сказать, что человек не заботится и о своем интеллекте: библиотеки, школы, университеты, вся научная и прочая информация…
Но тот факт, что средства массовой информации занимают теперь главное место в организации сознания современного рядового человека, и тот факт, что эти средства служат подчас нуждам рекламы, наживы или политики, наводит на мысль, что пора уже думать о гигиене нашего интеллекта.
Однако гигиена ближайшего будущего, если мы хотим остаться людьми, потребует ухода за чувствами.
За пятьдесят лет у меня было время приглядеться к себе и определить, что наиболее присущими мне чертами характера являются две: доверчивость и отходчивость. Черты, которые в наше время можно считать если не недостатками, то слабостями.
Замечаю, что с годами (жизнь учит) медленно-медленно становлюсь менее доверчивым. Да уж и пора! Но вот что интересно: с утратой первой черты начинает в такой же степени утрачиваться и другая. Некоторые обиды, которые забывал бы на другой день, помню и помню. Становлюсь умнее, но хуже.
Готовится новое издание книги. Кое-что изменилось в тебе, кое-что изменилось в мире. Значит ли это, что прежнюю книгу надо приспосабливать путем переработки и правки к новому твоему психологическому состоянию и к новому состоянию окружающей нас быстротекущей действительности?
Этот вопрос решается по-разному. Пушкин говорил, что никогда не мог изменить раз им написанное.
Горький мечтал переписать заново свои ранние рассказы.
Леонид Леонов переписал ранний роман «Вор». Но все же переделывание несколько лет спустя написанного, изданного, дошедшего до читателя неравноценно ли тому, как если бы время от времени ретушировать и переретушировать фотографию (подмалевывать живописный портрет) по мере того, как внешность оригинала изменяется под воздействием событий и времени?
В мебельной мастерской я обратил внимание, что образцы древесных пород, приготовленные для фанеровки мебели, нельзя отличить друг от друга. Белесые, шершавые (из-под пилы), тонкие однообразные полоски древесины. Около них помечено: красное дерево (ствол), красное дерево (пламя), карельская береза, орех, тополь, дуб, клен, граб, бук…
Оказывается, только после полировки каждое дерево выявляет тот свой неповторимый рисунок, цвет, оттенок цвета, которое отличало бы красное дерево от тополя, а тополь от дуба. Только после тщательной полировки дерево обретает свое лицо. Либо уж дерево от дерева можно отличить в первозданном виде, в лесу, когда оно еще не спилено и не обращено в древесину.
- Предыдущая
- 25/35
- Следующая
