Прекрасная Адыгене - Солоухин Владимир Алексеевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/37
• Следующая

Потому что если он сломает ногу или его ударит камнем, то одному ему будет… неприятно.

Александр Александрович чуть-чуть помолчал и потом еще тише, чем говорил до сих пор, без малейшей командирской интонаций, нарочито буднично и как бы даже с сожалением произнес:

– Пошли.

Первые мои шаги в альпинистском строю. Впереди Александр Александрович, сзади – весь строй. Теперь, что бы ни случилось, какие бы крутизны, скалы, расселины, ледники, снега, реки ни ждали нас на пути, мое место определено. Оказаться в хвосте, а тем более отстать мне не позволят. Что бы ни случилось, последним будет идти замыкающий – Валерий Георгиевич. Сзади него не может оказаться ни один человек из нашей группы. Выйти из строя и сдаться я не позволю себе сам. Не должен позволить. В этом состоит моя главная задача на эти дни. У ног будут свои трудности, у плеч (под рюкзаком) – свои. Критическая нагрузка падает на сердце. Но все же главная нагрузка ляжет на тот участок сознания, на тот департамент, который заведует понятием «не должен себе позволить». То есть понятием «должен», если перевести его в другую грамматическую конструкцию. Я должен идти в строю между Сашей и остальным отрядом. Удержаться на этом месте во что бы то ни стало – цель моей жизни на ближайшие двадцать дней.

Каждое утро, становясь на свое место, я буду спрашивать себя: выдержу ли я нагрузку этого дня? Над этим приходилось задумываться, потому что дней было мало и нагрузка с каждым днем возрастала резко. От нуля она должна была за двадцать дней подняться до той отметки, которая позволила бы совершить восхождение на вершину.

– Пошли.

Я думал, что мы сейчас, по крайней мере пока ровное место, быстро рванемся вперед, и боялся, как бы на первых же минутах не сбилось мое дыхание. Но ботинок Александра Александровича лениво, нехотя приподнялся и переступил. То же самое сделал и мой ботинок. Долго еще предстоит мне смотреть крупным планом на ботинки Александра Александровича. Земля и его ботинок, переступающий по ней, земля и ботинок, переступающий по ней. Это не значит, что я совсем не поднимал глаз или не оглядывался назад – как там Оля? – но все же большую часть похода смотрел себе под ноги. В горах и нельзя иначе. Но если под ноги, то невольно – на ноги впереди идущего альпиниста. Потом и во сне, еще более крупным планом, будет мелькать передо мной: камень – ботинок, камень – ботинок, камень – ботинок. Ноги у Александра Александровича (он в шортах) тонкие, похожие скорее на ноги гимнаста, нежели альпиниста (ждешь бугров мышц, переливающихся под волосатой кожей), но видно, как они просят ходу во время этой первой горной разминки. Идет, как играет. Ему не надо думать, сумеет он подняться до назначенной цели или не сумеет, собьется его дыхание или не собьется. Не идет, а танцует. Но если это киносъемка, то, представьте себе, замедленная. Лениво, нехотя, как в изнеможении, переступают с камня на камень башмаки и в то же время играя, когда чувствуется, что никакого изнеможения тут нет и что уйти таким шагом башмаки способны куда угодно. Темп, взятый Александром Александровичем, в первую минуту внушил мне, что до кладбища я сегодня дойду.

Камень – ботинок, камень – ботинок, трава – ботинок, сухая земля – ботинок, стремительный взлет ботинка над шустрым ручьем. Стук ботинок по настилу узкого, с высокими перилами моста (внизу низвергается по камням водопад реки), камень – ботинок; сухая земля – ботинок, сухая земля – ботинок, сухая земля – ботинок.

Мы стали подниматься по тропе между зарослями арчи, в честь которой и назван весь наш лагерь. Алаарча – пестрая арча. Почему она показалась пестрой тому киргизу, который назвал некогда это урочище, я не знаю. Но в том, что всюду по ущелью здесь растет арча, мы убедились с первых минут пребывания. Ведь именно ветви арчи стелили ребята под свои палатки.

Солнце начало греть как следует, заросли арчи начали источать свой крепкий и душистый аромат. Первые капельки горячего пота потекли у меня сначала по вискам, потом со лба, потом приходилось время от времени стряхивать и сдувать их с губ, потом они стали капать с лица на землю, а ботинки Александра Александровича, словно играючи, уходили от меня. Но не должны были уйти.

Большого перепада высоты здесь быть не могло. И беспрерывный подъем, местами очень крутой, в первую очередь сказывался на ногах, но все же и сердце сразу почувствовало, что попало в передрягу. Мое лицо налилось кровью, как если бы шею перетянули жгутом. В груди бухало до слышимости. Било изнутри по вискам. Вся моя набухшая кровью голова пульсировала, а в левой части затылка больно дергалась какая-то жилка. Я давно знаю у себя это место. Иногда в минуту переутомления там дернется острой болью несколько раз, а потом перестанет. Это бывало не часто, но все же я всегда знал, что у меня в левой части затылка живет больной нервик или сосудик или что там может дергаться и болеть? Это слабое место теперь и обнаружило себя в первую очередь.

Могло случиться, что я и один решил бы подняться по этой тропе к альпинистскому кладбищу. Но, наверное, я бы сел отдохнуть, остыть, постоял бы на высоте, полюбовался на окружающее. В том-то и был смысл этих дней, как потом оказалось, что никогда бы я не смог самостоятельно дать себе такую нагрузку. Пожалуй, не получилось бы и пяти процентов нагрузки, потому что кто же заставит сам себя двигаться под рюкзаком в двадцать килограммов несколько часов и все время в крутую гору? Погулял часик-другой, садись отдыхай на камушки. Дождался первой испарины на лбу или на лопатках, остынь, полежи на траве. И уж конечно, остановись, если начало дергать в затылке и молотками стучать в висках и не успеваешь сдувать с губ горячий пот, разлетающийся от дуновения обильными брызгами, словно из трубки пульверизатора.

Ноги Александра Александровича играют как заведенные, но, к счастью, все в том же темпе. Если бы он сейчас сделал рывок, заставил нас взбежать хотя бы на сто шагов высоты, не знаю, как другие, но я бы запалился и лег. А так можно еще жить и дышать. Только бы не хвататься руками за ветки арчи. Только бы не помогать себе руками на очень крутых местах, не оказаться на четвереньках, только бы идти, как ведущий, только бы не думать о том, что идти, наверно, не близко. Пусть ноги болят сами по себе, это их дело. В конце концов, не отвалятся же они, а ты иди себе и не думай про ноги. Пока они еще не ватные, не онемели, прекрасно переступают с места на место, ну и пусть переступают, разве не их дело переступать?

Подкатило и укололо в левом боку. Вот так. Вся слабина сейчас полезет наружу, все слабые звенья заговорят о себе, что может колоть в левом боку? Селезенка? Поджелудочная железа? Диафрагма? Поколет и перестанет. Если бы шел один, тотчас бы дал поблажку селезенке и диафрагме. Не надо давать поблажки. Поколет и перестанет.

Тропа загибает все круче. Сухая земля – ботинок, сухая земля – ботинок. Благословляю ботинки за то, что двигаются лениво, нехотя, словно в последней степени измождения. Что из того, что мы поднимаемся вверх медленно? Зато возникает спокойствие и уверенность, что я дойду, куда бы ни повели меня эти ботинки. Мало ли что болят ноги, да и мышцы живота начало резать, мало ли что голову словно накачивают изнутри автомобильным насосом, мало ли что совсем залило потом глаза. Не падаешь ведь пока. Можно еще идти. Тогда почему же не идти?

Когда Александр Александрович остановился и отряд начал подтягиваться для отдыха, Оля, увидев меня, воскликнула:

– Папа, какой ты мокрый!

– Конечно, когда выжимают мокрую тряпку, неизбежно течет вода.

К арче неожиданно приметались молодые сосенки и лиственницы, явно посаженные человеком. В диком виде они тут не встречаются. Тем более не могла возникнуть сама собой загородка и калитка в ней, завязанная сквозь замочные проушины обыкновенной веревочкой.

Александр Александрович веревочку развязал, и мы вереницей, по одному, прошли в огороженное пространство к альпинистским могилам.

Как бы заботясь о престиже этого молодого кладбища, Александр Александрович тотчас нам пояснил, что альпинистов здесь погибает значительно больше, но ведь обычно приезжают родные и увозят погибших в свои города. Некоторых хоронят на месте гибели. Например, альпинист Художин лежит под пиком Победы на полке, завернутый в палатку и завязанный репшнуром.

• Предыдущая
• 10/37
• Следующая