Славянская тетрадь - Солоухин Владимир Алексеевич - Страница 18

• Предыдущая
• 18/28
• Следующая

Конечно, архитектура, вписанная в пейзаж, неповторима. Нет в мире второго Рильского монастыря, что на склоне горы Рилы. Но архитектура пока не в счет. В Болгарии мне встретились два вполне уникальных пейзажа.

В район Белоградчиских скал я ехал, разъедаемый легким скепсисом: «Знаем мы эти туристические достопримечательности!» Да и немало пришлось повидать разнообразных скал. Какие могут быть новости? Или это интереснее семи кроваво-красных гигантских щитов в ущелье Джеты-Огус? Как будто семь быков, каждый трехсотметрового роста, встали в рядок на передние колени, чтобы напиться из зеленой струи обильного горного потока.

…Постепенно я стал внимательнее глядеть по сторонам. Потом мы въехали… Вот опять никак по-другому не скажешь, потому что въехали мы в фантастическое волшебное царство.

Главным скульптором здесь был, по-видимому, ветер. Торопиться ему было некуда, к тому же попался благодарный голубого цвета материал. Теперь освещение было такое, что скульптуры казались густо-голубыми, даже синими.

Я думаю, если бы на зеленую траву наставить обыкновенных скульптур разного размера, подыспорченных землетрясением, чтобы остались только общие контуры и силуэты, наставить их в беспорядке, побольше, а потом пустить бы между ними путешествовать лилипутиков ростом в пять сантиметров, то эти лилипутики и были бы мы с вами среди знаменитых Белоградчиковых скал.

Групповая скульптура бредущих монахов (каждый монах стометрового роста), мадонна, всадник, задевающий головой за плывущее облако, влюбленные, обнимающиеся на виду далеких окрестностей, медведь, сосна, групповая скульптура «Сплетницы».

Не обходится без легенд. В монастыре жила послушница необыкновенной красоты. Люди издалека ходили в монастырь, чтобы взглянуть на нее, ибо смотреть на красоту – великая радость, данная человеку.

Пастух не ходил в монастырь – он каждую ночь играл на свирели недалеко от стен святой обители. А свирель рассказывала о любви. Однажды ночью красавица пришла на зовущий голос свирели.

От любви родился ребенок. Строгие монахини бросили ребенка со скалы. Мать спустилась вниз, подобрала трупик, обернулась к монастырю и прокляла его материнским проклятием. В один миг все окаменело вокруг: сама красавица с ребенком, и монахини, и пастух, и всадник, ехавший мимо, и сплетницы, и влюбленные, и даже одна сосна…

Другой редчайший пейзаж повстречался в Родопах. Строго говоря, это даже и не пейзаж, а причуда природы. Мы ехали в район Триградских скал в Родопах. Колорит становился все суровее и мрачнее. На вертикальных пепельных каменных плоскостях, вздымающихся до неба, растут (вертикальные, разумеется) сосны. Как они умудрились зацепиться за скалу, где берут соки, чтобы жить? Какая неутомимая жажда жизни! Сосны кажутся приклеенными к серому картону, как цветочки в школьном гербарии.

Постепенно ущелье стало сужаться, дорога пошла вверх, нарастал смутный отдаленный гул, но не такой, как от горной реки, а как если бы вода падала в глубокую пустую бочку.

Я не разгадал причины гула, пока мы не подъехали, а потом уж не подошли, карабкаясь по камням, вплотную к его источнику.

Вполне приличная и ничем дотоле не интересная река, мчащаяся по камням, падала в округлую черную дыру на глубину (впрочем, кто знает, какая там глубина, может быть, сто, может быть, триста метров) и утекала куда-то под землю, становилась невидимой подземной рекой.

Прежде чем упасть на дно фантастического колодца, вода ударялась о его стены, о выступы, дробилась, разбрызгивалась, распылялась. В верхней части колодца, перекрещиваясь друг с другом, дрожали радуги. Они гасли на глубине, поглощаемые серой мглой. Потом начинался мрак. Там-то, во мраке, и гудело, и клокотало, и гремело, как в бочке.

Между прочим, по легенде именно здесь, в Родопах, Орфей спускался в ад. Не эта ли дыра, не эти ли мрачные ворота в глубь земли, послужили ему входом в подземное царство? Много ли воображения нужно было человеку в старинные времена, чтобы считать такую вот прорву кратчайшей дорогой к Люциферу? Тем более, что круглые глыбы ниспадают сначала не отвесно, а вот именно образуя гигантские каменные ступени.

У нас, конечно, теперь иное (я бы не сказал, правда, что более интересное) понимание мира. На обратном пути мы обсуждали всего-навсего, водится ли там, в подземной реке, форель. Или, может быть, какая-нибудь другая рыба?

Созополь, несомненно, самый своеобразный городок на всем побережье Черного моря. На берегах Кавказа и Крыма, Румынии и Болгарии, на противоположных Анатолийских берегах нет ничего подобного Созополю.

На черноморских городах лежит обыкновенно отпечаток праздничности, яркости, южной неги. Суровость присуща более городам Севера. Созополь суров, как обветренные лица его рыбаков, как их быт, как скалы, на которых лепятся друг к дружке созопольские дома.

Зимние штормы с тысячеверстого разгона бьют в окрестную высокую скалу, и тогда брызги, подобно картечи, летят по улицам городка. Они оставляют оспинки на домах и вышибают стекла, поэтому созопольцы обшивают наружные стены домов дранкой, которая серебрится и похожа издали на рыбную чешую.

Кроме этой дранки, тут вокруг все камень да камень. Узкие, причудливо извивающиеся улочки похожи на траншеи, вырубленные в скале.

Мы довольно долго шли по таким улочкам, поднимаясь вверх и уходя все дальше от моря, а когда открыли окно в номере гостиницы и заглянули вниз, увидели, что внизу о подножие скалы разбиваются голубые валы прибоя.

Говорят, что летом Созополь наводняют курортники, то есть не то чтобы курортники, а отдыхающие, приехавшие провести отпуск у Черного моря. Яркими костюмами и лицами пестрит тогда суровый рыбачий городок.

Теперь была осень, и гостиница пустовала. Созополь не был целью нашей поездки. Мы надеялись пробраться отсюда в устье реки Ропотамо и по возможности подняться вверх по ее течению.

Книги по географии и туристские справочники, друзья и случайные знакомые твердили нам, что Ропотамо – один из самых красивых и диких уголков Болгарии. Говорилось даже, что это не что иное, как миниатюрная игрушечная Амазонка.

Капитан Петер, в котором суровость моряка, избороздившего море в погоне за дельфиньими стаями, сочеталась с добродушием пожилого толстяка, охотно согласился потерять сутки и прокатить нас на своем рыбачьем боте.

Оставалось решить продовольственный вопрос: ведь на Ропотамо нет ни кафе, ни закусочных, ничего, на что можно было бы рассчитывать. Да и команде рыбачьего бота (состоящей, правда, из трех человек) не голодать же из-за нас целые сутки. Тогда мы решили дать капитану Петеру денег с тем, чтобы он уж обо всем позаботился.

Когда мы по неопытности отсчитали ему несколько крупных купюр, едва заметная тень удивления промелькнула на капитанском лице, но тут же и исчезла: моряки ведь, с одной стороны, привыкли ничему не удивляться, а с другой, сдерживать и скрывать свои чувства. «Наверно, такой уж у них размах и аппетит», – может быть, подумал про нас капитан Петер.

Вечером этого дня любопытные созопольцы могли наблюдать, как вереницы людей по гнущимся сходням тащили на рыбачий бот бутылки, оплетенные прутьями, арбузы, корзины с рыбой, мешки с хлебом, закатывали некие бочки.

Проснувшись задолго до восхода солнца, мы услышали, что прибой под окнами хлещет сильнее и ритмичнее, чем он хлестал с. вечера. На рассвете и летом бывает зябко, теперь, в сентябре, было холодно. Только что не заморозок. Совершенно круглая луна, заливая все таким ярким светом, какой может литься от луны только на юге, как бы еще добавляла холоду.

По пустынным каменным улочкам Созополя, где черные, как тушь, тени резали на причудливые куски поле лунного света, мы, ежась от зябкости и кутаясь в легкие плащи, шли к пристани. Шаги наши (такая уж стояла в Созополе тишина), наверно, слышны были во всех концах городка, но городок ничем не отзывался на грубые нарушения предутренней тишины, даже ни одна собачонка не тявкнула нам вслед.

• Предыдущая
• 18/28
• Следующая