Военные тайны ХХ века - Прокопенко Игорь Станиславович - Страница 8
- Предыдущая
- 8/32
- Следующая
Приказ передают радиограммой командованию Балтийского флота и армиям Ленинградского фронта 28 сентября 1941 года – всего через пять дней после назначения Жукова на должность командующего Ленинградским фронтом. Даже по меркам сурового военного времени расстрел не только пленных, но и их семей – то есть ни в чем не повинных детей и женщин, находящихся порой за тысячи километров от осажденного Ленинграда, – это слишком.
В войсках шок от этого приказа был настолько велик, что Политуправление Балтийского флота пошло на беспрецедентный шаг. Было решено все-таки смягчить распоряжение Жукова: расстреливать по возвращении только тех, кто сдавался в плен, а семьи не трогать. Чудовищность этого документа поразила даже Сталина.
Жуков (первый слева) в дни блокады Ленинграда
Говорит Дмитрий Калюжный, историк: «Это же приказ о массовых расстрелах. А Сталин говорил: мало ли какие могут быть обстоятельства. Иной раз не захочешь – а побежишь. Как всех расстреливать?»
В апреле 1945?го уже было понятно: войне – конец. Недобитые части вермахта занимают оборону на окраинах Берлина и в городских кварталах. Они окружены, обескровлены и обречены. С востока им противостоит 2 500 000 советских солдат. Казалось бы, в этих условиях капитуляция Берлина неизбежна. Это задача уже не столько военная, сколько политическая. Однако именно весна 1945?го оказалась отмеченной одними из самых кровопролитных и драматических сражений за всю историю Великой Отечественной войны. В боях за Берлин наша страна потеряла около 500 000 человек.
Вот что утверждает Олег Шишкин, историк: «Не следовало так форсированно спешить к Берлину. Может быть, имело смысл сберечь солдат в эти последние дни войны. Но, опять же, мы сталкиваемся с тем, что, во?первых, Жукова мог подгонять Сталин. Потому что было важно поскорее закончить эту войну».
Быстрее закончить войну. Первыми войти в Берлин. Много лет было принято считать, что полмиллиона солдатских жизней – заслуженная цена за право водрузить Красное знамя над рейхстагом. Потому что если не мы, то это обязательно сделают американцы. И – украдут у нас заслуженную Победу…
Но на самом ли деле американцы собирались первыми войти в Берлин и положить несколько сотен тысяч своих парней за право написать в учебнике по истории, что они были первыми?
Послушаем, что говорит Маттиас Уль, научный сотрудник Германского исторического института: «Конечно, американцы были не прочь взять Берлин. Но они понимали, что немедленный штурм приведет к большим потерям. В этом отношении любопытна запись выступления Дуайта Эйзенхауэра на заседании Объединенного штаба союзников, которое состоялось 7 апреля 1945 года. Дословно он сказал следующее: «Если после взятия Лейпцига окажется, что можно без больших потерь взять Берлин – я готов это сделать…» Советские историки трактуют эту фразу как однозначное намерение идти на Берлин. На Западе же, напротив, она означает отказ от штурма. Тут ключевые слова – «без больших потерь». Надо знать западный менталитет. Ни один американский генерал не решился бы положить столько жизней. Это был бы бесславный конец его карьеры…»
Но то, что для американского генерала означало бы конец карьеры, советскому маршалу принесло бессмертие.
16 апреля Жуков начинает беспрецедентную наступательную операцию. Великую – по своим масштабам, и трагическую, если исходить из колоссальных потерь. В штурме Зееловских высот примет участие 2 500 000 советских солдат.
В этот миг Жуков понимает: пришел его звездный час. Этот штурм – венец его блистательной военной карьеры. Маршал не прочь даже немного поиграть с противником. Вечером накануне наступления он придумывает эффектный ход. Жуков вызывает своего переводчика и протягивает ему секретный приказ о наступлении, который он только что подписал. «Возьми это и зачитай приказ по громкоговорителю на немецком языке. Чтобы они там услышали», – говорит он переводчику.
Вспоминает Штефан Дернберг, член Интернациональной комсомольской бригады, в 1945?м – военный переводчик: «Я был, может быть, недостаточно дисциплинированным, во всяком случае, я сказал: «Товарищ генерал, этого же нельзя делать, это же военную тайну выдать». Он посмотрел на меня: «Ничего, лейтенант. Теперь можно. Это – последний раз…»
2 мая 1945 года. Маршал Победы стоит на ступенях поверженного рейхстага. Быть может, это самый счастливый момент всей его жизни.
Еще не извлекли из подземного бункера фельдмаршала Кейтеля, с которым Жуков подпишет несколькими днями позже Акт о безоговорочной капитуляции. Еще по берлинским окраинам сохраняются очаги сопротивления – но в воздухе уже пахнет окончанием войны.
Принято считать, что это был запах весны. Однако участники штурма Берлина вспоминали другое. Для них победа тогда пахла гарью, распустившейся липой и приторно-сладковатым смрадом от разлагающихся тел, от которого нигде не было спасения. Похоронные команды валились с ног от круглосуточной изнурительной работы, а трупы все несли и несли. Трупы тех, кто не дожил до победы всего несколько дней.
Говорит Лотер Фольбрехт, в 1945?м – житель Берлина: «Берлин был затянут гарью. Многие дома, пострадавшие от бомбежки, еще долго горели. И конечно, было очень много трупов – и немцев, и русских солдат… Их убирали, стаскивали в одно место. Потом куда-то увозили хоронить, но трупный запах преследовал нас везде».
То, что война закончилась, времена изменились и Сталин больше не нуждается в прорывах глубоко эшелонированной обороны, молниеносных бросках и наступлениях, где Жуков был незаменим, маршал Победы почувствовал очень скоро.
Уже через год по кремлевским коридорам поползет слух: Жуков?то, оказывается, вор! Бриллианты вывозит из Германии – килограммами, картины из Дрезденской галереи – десятками, а еще мебель, ковры, антиквариат… Да и живет там у себя в Германии как барин. Не по-партийному поступает товарищ Жуков. Чтобы проверить сигнал, сотрудники госбезопасности проникают на дачу к маршалу с негласным обыском.
Чекисты пишут отчет о том, что они увидели на даче Жукова. Так вот, на даче Жукова только один предмет был сделан в Советском Союзе: это коврик при входе на дачу, чтобы ноги вытирать. Все остальное – трофейные ружья, ковры, гобелены фламандских мастеров XVII века, золотые украшения, шкурки животных… Совершенно невероятный список – я его приводить не буду, он известен, но список совершенно жуткий. Там и бриллианты, там и сумочки золотые, и золотые вещи с драгоценными камнями, и прочее, и прочее.
Но это были результаты всего лишь негласного обыска. А теперь обратим внимание на следующий документ.
«В Ягодинской таможне (близ Ковеля) задержано семь вагонов, в которых находилось 85 ящиков с мебелью. При проверке документации выяснилось, что мебель принадлежит маршалу Жукову».
Эта выдержка из рапорта начальника какой-то захолустной таможни за подписью Булганина немедленно попадает на стол уже самому Сталину.
Еще совсем недавно поверить в то, что рядовой таможенник на границе осмелился бы на пушечный выстрел приблизиться к тому, что овеяно грозным именем Жукова, было невозможно. Но вот уже в личном имуществе маршала Победы вовсю роются посторонние люди. Более того, по сигналу бдительного таможенника назначается расследование. Казалось бы, это недоразумение, но… Жуков теперь Сталину не нужен. Более того, он слишком популярен в народе и, кажется, всерьез верит в то, что без него Советский Союз войну бы не выиграл…
И вот проходит совсем немного времени, и Жуков, под тяжелым взглядом которого трепетали маршалы, вынужден писать объяснительные и оправдываться.
В постановлении Политбюро ЦК ВКП (б), вынесенном в 1948 году, можно прочитать удивительную запись: «Товарищ Жуков, злоупотребляя своим служебным положением, встал на путь мародерства, занявшись присвоением и вывозом из Германии для личных нужд большого количества различных ценностей».
- Предыдущая
- 8/32
- Следующая
