Экипаж «Меконга» (илл. И. Сакурова) - Войскунский Евгений Львович - Страница 114

• Предыдущая
• 114/121
• Следующая

Так погиб, к вящей славе господней, Витторио да Кастильоне, двадцати семи лет от роду, избранник иезуитов.

Ольга Михайловна подставила Колтухову пепельницу и сказала:

— Какая грустная история! Неужели в наш атомный век еще возможен средневековый религиозный фанатизм?

— Чего там говорить об иезуитах! — Привалов заходил по комнате. — В наш атомный век есть на Западе вполне образованные физики, которые всерьез рассуждают о четвертом измерении, населенном духами.

— И о свободной воле электрона, — добавил Колтухов. — А у нас, дражайшая Ольга Михайловна? Вы думаете, у нас перевелись гадалки и знахари? И не думайте, что это старорежимные замшелые старушки. Мне рассказывали об одной гадалке — она принимает клиентов в белом халате и перед гаданием измеряет им кровяное давление.

— Ну ладно. — Привалов включил лампу над письменным столом. — Давай-ка займемся подводными излучателями.

Ранним утром два долговязых молодых человека вышли из здания аэропорта и сели в автобус.

Незачем пояснять, что это были инженеры Костюков и Потапкин. Самолет только что доставил их из Красноводска.

Казалось бы, что трудного — найти небольшой участок моря меж двух берегов, если есть подробнейшие морские карты. Но вот уже сколько времени рыщут Николай и Юра по побережьям, а такого участка, который подошел бы по всем статьям, не нашли.

Вот и за море они слетали, осмотрели пролив между Челекеном и островом Огурчинским и другие места — тоже ничего подходящего. В последний день командировки молодые инженеры решили съездить на Красноводскую косу. Долго бродили они по унылым прибрежным пескам и возле поселка Кызыл-Су вдруг наткнулись на каменный обелиск, увенчанный пушечным ядром и крестом. Памятник окружала ограда из якорных цепей, ступени его были занесены мелкими песчаными волнами.

«Красноводскiй отрядъ — сподвижникамъ Петра Перваго», — прочли они потемневшую надпись. Потом шли даты, среди них — «1719». Еще надпись:

— Постой, 1719 — это, случайно, не дата гибели экспедиции Бековича-Черкасского? — вспомнил Николай.

— Кажется, — сказал Юра. — Не знал, что участникам экспедиции памятник здесь поставлен… Видишь дату — 1872? Должно быть, в том году соорудили.

Они постояли перед обелиском, сфотографировали его и попутным катером вернулись в Красноводск. Задумчиво смотрели с кормы на уплывающую в вечернюю дымку косу, и воображение их рисовало старинные корабли у этих плоских песчаных берегов, сумрачного князя Черкасского с приставленной к глазу подзорной трубой, беспокойного, колючего гидрографа Кожина, склонившегося над картой, веселого, ясноглазого Федора Матвеева, не догадывающегося еще, какая трудная и необычная судьба его ожидает…

«Въ пустынъ дикой васъ, братья, мы нашли…» Строки, высеченные на обелиске, не выходили из головы. Странное дело: и раньше Николай и Юра не сомневались в достоверности матвеевской рукописи, но герои ее рисовались их мысленному взгляду как бы черно-белыми оттисками старинных гравюр; теперь они вдруг встали перед ними во плоти — обожженные солнцем пустыни, истомленные жаждой, в пропахших потом рубахах…

Итак, прилетев рано утром из Красноводска, наши друзья сели в автобус и поехали в город. Они молча смотрели в окно на знакомый с детства пейзаж: лес нефтяных вышек, серебристые резервуары, небольшие озерца, окаймленные коричневой полосой мазута, бесчисленные переплетения труб. Юра задремал, свесив голову на грудь. Николай толкнул его локтем в бок, сказал грубовато:

— Очнись, сонная тетеря. Что начальству докладывать будем?

— Вот я доложу тебе сейчас по шее! — проворчал Юра и снова закрыл глаза.

— Из всего, что мы видели, лучшее место — это все-таки Птичий Камень, — продолжал Николай. — Недалеко, и глубины подходящие. Слышишь, Юрка? — Он опять ткнул его в бок.

— Самое паршивое место Птичий Камень! — сердито сказал Юра, отодвигаясь от Николая.

— Почему?

— Потому что голое, необорудованное.

Через некоторое время, когда автобус уже катил по улицам города, Юра сказал:

— Вообще, конечно, лучше Птичьего Камня не найти.

— Не подойдет твой Птичий Камень, — отозвался Николай.

— Почему?

— Гиблое место. Необорудованное.

— Ну, ты как хочешь, — заявил Юра, — а я буду докладывать о Птичьем Камне.

Они договорились через час встретиться в институте и разошлись по домам — помыться с дороги и позавтракать.

Бондарный переулок еще спал. Утренний ветерок робко шелестел в пыльных ветвях акаций. Где-то в открытом окне залился будильник.

Николай прошел под аркой. Во дворе он увидел Вову. Атлет не спеша приседал и выпрямлялся, в руках у него были крупные гантели. Он таинственно подмигнул Николаю, потом поманил его пальцем и сказал громким шепотом:

— Позавчера у нас в институте собрание было. На поруки меня взяли, понял?

— То есть как? — не понял Николай.

— Туго до тебя доходит. Не выспался, что ли? Ты московскую железку помнишь, которую я в музее взял?

Николай кивнул.

— Ну вот. Под суд хотели меня, понял? А за что? Для себя я, что ли, брал? Мне она нужна была, как петуху тросточка. Собрание меня уважило: на поруки взяли. Единогласно, понял? Только замдиректора по хозяйственной части воздержался.

— Поздравляю, — сказал Николай.

— Спасибочко. — Вова поиграл гантелями. — А Опрятина-то — слышал? — оправдали вчистую.

— Оправдали?

— Ага. Анатолия Петровича знаешь что убило? Шариковая молния.

— Что-о?..

— Шариковая, говорю, молния. Научное явление, понял?

Николай махнул рукой и взбежал по лестнице к себе.

Пока он умывался, покряхтывая и разбрызгивая воду, мать хлопотала у газовой плиты, рассказывала о домашних делах.

— Вот голова! — воскликнула она вдруг. — Самое главное забыла сказать. Вчера вечером приходила Рита.

Плеск и кряхтение разом прекратились. Николай повернул к матери намыленное лицо.

— Рита?..

— Да. Пришла и говорит: «Здравствуйте, я Рита, которая когда-то жила в вашем доме. Матвеева». А я говорю…

— Зачем она приходила? — нетерпеливо прервал ее Николай. Мыльная пена щипала ему глаза, он тер их пальцами.

— Не знаю. Просила, чтобы ты позвонил, когда вернешься.

Николай поспешно закончил умыванье, вытерся, натянул рубашку и кинулся к двери.

— А завтрак? — крикнула мать вдогонку. — Куда же ты?

— Звонить! — уже с лестницы донесся голос Николая.

Занятия еще не начались — стояла вторая половина августа, — но Рита ежедневно ходила в школу. Она затеяла переоборудование кабинета биологии, расширяла школьный опытный участок, — работы хватало. В этом было ее спасение.

Валя часто забегала к ней по вечерам. Несколько раз приходили Николай и Юра. А однажды нагрянул весь экипаж «Меконга». В этот вечер героем был Валерка Горбачевский. Он уже третий день не расставался с номером академического журнала, в котором была помещена небольшая статья Багбанлы о перестройке внутренних связей вещества. В статье упоминался «эффект Горбачевского» — так назвал старик Бахтияр памятный случай с Валеркиным пальцем. Валерка, сияя, показал Рите статью. Рита ничего в ней не поняла — статья почти сплошь состояла из формул и пучков кривых в координатных угольниках, — но поздравила Валерку, который и сам ничего не понимал в статье. Юра подшучивал над ним, утверждал, что слепок с Валеркиного пальца, а может быть и сам палец, скоро будет выставлен в Москве, на Выставке достижений народного хозяйства.

• Предыдущая
• 114/121
• Следующая